– Начал приезжать на час, потом опять к жене в больницу. Но она идет на поправку, скоро Степан Петрович вновь засядет в кабинете.

Лыков сказал строго:

– Ему, как ты понимаешь, я обязан доложить всю правду. Как ты помчался с соболями к содержанке австрийского шпиона…

Помощник понурился:

– Можно ведь смягчить.

– А зачем? Ты до конца, похоже, так и не проникся. Если я смягчу, через год опять вляпаешься. Ты легкомысленный.

– Легкомысленный, – не стал спорить коллежский асессор. – Зато надежный.

– Подумаю, – резюмировал шеф. – Тащи сюда извозчика, соскучился я по дому.

Через два дня статский советник сел за свой стол в маленьком кабинете, окнами выходившем на чахлое дерево и внутреннюю тюрьму департамента. Он начал разбирать накопившиеся бумаги.

Все три его начальника – Маклаков, Джунковский и Белецкий – по-разному накладывали резолюции. Маклаков был министр-лирик и писал соответственно: «Сколько это можно терпеть?», «Неужели нельзя принять меры?», «Доколе это будет?». Товарищ министра ниже лаконично приписывал: «К делу». А директор департамента сочинял целые трактаты вместо резолюций, со вступлением и эпилогом…

Бумаг за месяц отсутствия сыщика накопилось много, но важных среди них было всего две-три. Быстро с ними разобравшись, Алексей Николаевич пошел в приемную директора, где скучал без начальства секретарь.

– Мне позвонить, – сказал ему статский советник.

В кабинете Белецкого был установлен аппарат дворцовой телефонной станции, абонентов которой запрещалось прослушивать. Поэтому старшие чины департамента старались вести приватные разговоры с него. Секретарь безропотно открыл перед чиновником особых поручений дверь. Тот уселся в директорское кресло, снял трубку и назвал номер Таубе. Едва они договорились о встрече вечером, как дверь распахнулась и вошел Белецкий.

– Что, тебя уже назначили на мое место? – желчно спросил он.

Сыщик быстро переместился на стул:

– Как Ольга Константиновна?

– Ей лучше, много лучше, – с облегчением ответил директор. – Слава богу!

Они оба перекрестились, после чего действительный статский потребовал от просто статского устного отчета о командировке.

Алексей Николаевич честно рассказал о глупой поездке Азвестопуло к распутной бабе и о том, что его там ожидало. Далее он коснулся шпионской организации, раскрытой им в Смоленске, о разгроме банды «Кишки наружу» и о прочих перипетиях дознания.

Степан Петрович слушал молча и заключил так:

– Разбаловал ты своего грека!

– Может быть. Зато он надежный. У тебя много таких вокруг?

– Ни одного.

– Вот видишь. Такого и баловать не жалко. Что, ты к чужим женам никогда не шастал? Шастал, как все. Нечего других обвинять.

– Наградных к Рождеству я его все-таки лишу, – категорично заявил Белецкий. – Будет наука.

Сыщик скосил глаза: мол, твое право его обремизить[69]. И потребовал:

– Дай шестьдесят рублей!

– Это за что?

– Слышал же. Червонец Шурке Кренделю за лычный портсигар, четвертной надзирателю, чтобы пожил возле пивной, и столько же за выслеживание Вячиса. Скажи спасибо, что еще сотню за тушу быка не прошу, взятого для эксперимента; запишу на свой счет.

Алексей Николаевич вынул портсигар из кармана и протянул начальнику:

– Вот, возьми на память.

Белецкий задохнулся от возмущения:

– У тебя есть на эти цели аж пять тысяч!

– Не на эти, а на свою агентуру. Платить из них смоленским обывателям – моветон. И нарушение инструкции.

Деньги секретного фонда Департамента полиции хранились на личном счете директора в Государственном банке. На руках он имел чековую книжку.

Степан Петрович надулся, как французский петух, но достал книжку и выписал чек.

– Держи, вымогатель.

Это была старая уловка департамента, о которой знали немногие. В смутные годы промелькнул на должности министра внутренних дел Булыгин. Правил сановник всего девять месяцев и запомнился всем своей «булыгинской думой», которая так никогда и не была созвана. Но он успел также выжулить повеление от 29 августа 1905 года, написанное от руки в виде высочайшего доклада. Благодаря этой бумаге Департамент полиции получил первые «секретные» деньги, сроком всего на один год. Но крючкотворам от правопорядка этого оказалось достаточно. С тех пор драгоценный документ хранился лично у директора, и тот благоговейно передавал его преемнику перед уходом с должности. На основе единичного разрешения Министерство внутренних дел, толкуя его расширительно, каждый год испрашивало средства «на известные Его Императорскому Величеству нужды». При этом само повеление не показывали ни Министерству финансов, ни Государственному контролю, на него только ссылались…

Для Лыкова началась привычная кабинетная служба. Они вместе с Азвестопуло готовили совещание, которое открылось на Фонтанке 26 июня. Название придумали длинное, неуклюжее, но всем понятное. Совещание о мероприятиях по борьбе с преступностью, упорядочению уголовного сыска и развитию планомерности его организации длилось девять дней. На него съехались, кроме обязательных Филиппова и Кошко, три полицмейстера: бакинский, новороссийский и тобольский. Их дополнили два исправника – Московского и Санкт-Петербургского уездов, несколько судебных следователей, три или четыре начальника ЖПУЖД[70], товарищ прокурора Петербургской судебной палаты и старший юрисконсульт Министерства юстиции. Самые нужные люди – начальники провинциальных сыскных отделений, для которых все и задумывалось, почти отсутствовали.

Джунковский открыл заседание, сказал речь и укатил. Иногда он заезжал на четверть часа, но большая часть прений прошла без него. Вместо товарища министра председательствовал Белецкий. Участники обсудили организацию розыска, программу будущей школы для агентов, инструкцию чинам сыскных отделений, даже служебное собаководство. Для ознакомления с последним участники совещания в полном составе посетили Старую Деревню. Там инициатор этого дела в России статский советник Лебедев организовал полицейский питомник. Обученные собаки показали до пятнадцати приемов: поиск спрятанных предметов, подачу голоса при обнаружении злоумышленника, розыск по следам и прочие.

На другой день съезд долго разбирал вопрос о недопустимости в деятельности сыскных отделений побоев, угроз и насилия в отношении обвиняемых. Повестку навязал сам Джун. И даже поучаствовал в прениях, как всегда, выдавая банальности под видом новаций. Лыков в этот день на всякий случай при-болел.