В последний день съезда обсудили взаимодействие между сыскными отделениями и кабинетами научной судебной экспертизы. Совсем недавно такой имелся лишь в столице. Теперь учредили еще три новых: в Москве, Киеве и Одессе. На этом совещание было окончено. На прощание все его участники снялись в группе, но Лыков и Азвестопуло не поместились на карточку и остались за кадром.

В начале июля Джунковский уехал в Крым. Алексей Николаевич испросил отпуск и подался в Варнавинский уезд, в Нефедьевку. Туда же он вызвал на разговор сына Павла и жену Николки Анастасию; сам Николка застрял в Месопотамии. В совещании также принял участие сильно сдавший Титус.

Лыков дал всем рассесться и бухнул:

– Нефедьевку надо продать.

Титус крякнул, хотя давно знал об этом намерении товарища. Помолчав чуток, он напомнил:

– Ребята, вы знаете, что за последние три года лесные материалы подорожали на сорок процентов, а дрова – аж на семьдесят пять?

– Знаем, дядя Яша, – ответил Павлука. – Но я согласен с отцом. Иначе можем не успеть.

– Опять же, Яков, тебе пора на покой, хватит трепать оставшиеся нервы, – подхватил статский советник. – А начнется война – всем станет не до покупки имений.

В результате спора не получилось. Отец с сыном сговорились еще в Петербурге, жена второго сына доверилась их мнению. Да и Титус едва тянул хлопотную должность. Ему поручили поиски покупателя. Оценили Нефедьевку предварительно в семьсот пятьдесят тысяч рублей. Алексей Николаевич особо оговорил: вырученные деньги в золотой монете нужно будет вывезти во Францию и положить на давно открытые там именные счета. Все понимали, что это означает… Скоро заговорят пушки, и в России сделается небезопасно. Причем надо бояться не столько войны, сколько ее последствий. Сыщик часто вспоминал слова капитана Духонина в пересказе Гучкова: войну мы, может, и переживем, а вот демобилизацию… Лыков даже написал давнему приятелю полковнику Лаврову, который жил в Провансе в образе пенсионера. На самом деле Владимир Николаевич возглавлял там агентурную организацию Огенквара № 30, освещающую Германию. Статский советник просил полковника поискать поблизости имение, не большое и не маленькое, где все Лыковы-Нефедьевы могли бы укрыться в случае бури. Так сказать, Ноев ковчег недалеко от Лазурного побережья.

Несколько дней сыщик провел с внуками. Павлука привез жену Эллу и обоих сыновей – близнецов Пифку и Сопелкина. Анастасия тоже прихватила единственного сына Ванечку, оперативный псевдоним – Чунечка Чунеев. Компания собралась шумная и веселая, особенно когда проводила время на реке. Под Нефедьевкой в Ветлугу впадала Лапшанга, образовывая большой остров. Титус велел выстроить там балаган с кухней, и беззаботная публика являлась туда утром и не уходила домой до темноты. Лыков потом часто, в горькую минуту, вспоминал те счастливые дни… Как впоследствии выяснилось, это был последний раз, когда почти вся семья собралась вместе.

Улучив минуту, папаша спросил у сына:

– Я читал в газетах, что в Вене застрелился полковник Редль, пойманный на шпионстве. Он был ваш агент? Вы там даже полковников вербуете, ловкачи?

Павел ответил, осторожно подбирая слова:

– Наш, и высокие должности занимал. В Эвиденц-бюро служил помощником начальника. Ни я, ни даже Самойло никогда его не видели. Только по почте обменивались: он нам сведения, мы ему деньги. Я вел его заочно и знал как адресата под литерой «Р»… Жалко! Нам с австрийцами скоро воевать, и такой агент пропал[71].

Пятнадцатого июля статский советник, загорелый и отдохнувший, явился на Фонтанку. Его тут же вызвал к себе директор. Он протянул подчиненному два телеграфных бланка. На одном было написано: «По делу Мапететт открылись новые обстоятельства. Просим командировать сс[72] Лыкова. Полицмейстер Смоленска капитан фон Вернер». Второй текст был короче: «Сферин пропал. Если можешь, помоги. Продан».

– Вернер – новый полицмейстер Смоленска, Продан – подполковник из контрразведки, – заговорил Белецкий. – Это я догадался. А вот кто такой Сферин?

– Старший адъютант штаба Тринадцатого армейского корпуса, – пояснил вчерашний отпускник. – Помнишь, я тебе о нем рассказывал? По делу Мапететт.

– Это когда твоего грека чуть в каторгу не укатали? Помню, как не помнить.

Алексей Николаевич почувствовал боль в темени, что предвещало большие хлопоты.

– Что ж… Надо ехать.

Белецкий вынул заранее приготовленный приказ о командировке.

– Военный министр уже телефонировал нашему, просил командировать именно тебя. Когда Азвестопуло вернется из отпуска?

Сергей с женой укатили в Париж через Вену, оставив детей бабушке.

– К первому августа.

– Справишься там один? – Степан Петрович посмотрел на подчиненного с сомнением. – Вдруг ты на отдыхе расслабился, нюх потерял? Могу дать Анисимова.

Лыков отмахнулся:

– Он аналитик, а там скорее нужен сыскарь. Справлюсь.

– Езжай.

Вот опять смоленский вокзал и опять силуэт Успенского собора, даже издалека поражающий своим величием… Лыков по-молодецки спрыгнул на перрон и протянул руку встречавшему его Грундулю:

– А где Моисеев? Зазнался?

– Его то и дело вызывают в Тулу свидетелем на суд, по старым делам, – обелил начальника коллежский регистратор. – В его отсутствие я за главного. Полицмейстер вас ждет, Алексей Николаевич. Едемте к нему.

– Что у вас за вновь открывшиеся обстоятельства? – спросил питерец, усаживаясь в казенный экипаж.

– Разрешите доложить там, все сразу.

До самой Королевской улицы сыщики ехали молча. Лыков видел, что его спутник нервничает, но сдерживается.

В знакомом кабинете питерца встретил моложавый капитан с аннинским темляком на шашке:

– Фон Вернер Борис Васильевич. Много слышал о вас, рад познакомиться.

Из угла шагнул Продан, пожал руку:

– Коричневый, будто с моря приехал… А я вот без отдыха.

На этот раз подполковник был в мундире.

Все расселись, и командированный вопросительно посмотрел на Игоря Алексеевича:

– Ты старший в чине, вот и рассказывай.