— Эмили? — спрашиваю я Сэма.

— Что Эмили? — спрашивает Сэм, оборачиваясь ко мне.

Я смотрю на Сару.

— Я думаю, Сэму нравится Эмили Кнапп.

— Нет, — говорит он.

— Я могу попросить ее пойти с нами, — предлагает Сара.

— Думаешь, она бы пошла? — спрашивает Сэм.

Сара смотрит на меня.

— Может, мне не стоит ее приглашать, если она не нравится Сэму.

Сэм улыбается.

— Ну, ладно. Я просто…. Ну, я не знаю.

— Она все время спрашивала, почему ты ни разу ей не позвонил после катаний. Ты ей вроде как нравишься.

— Это верно, — говорю я. — Я слышал, как она это говорила.

— А почему ты мне не сказал? — интересуется Сэм.

— Ты не спрашивал.

Сэм смотрит на приглашение.

— Так это в эту субботу?

— Да.

Он смотрит на меня.

— Я за то, чтобы пойти.

Я пожимаю плечами.

— Я с вами.

Когда звенит последний звонок, Генри уже ждет меня. Как всегда, Берни Косар сидит на пассажирском сиденье, и при виде меня его хвост начинает вилять со скоростью двести километров в час. Я запрыгиваю в пикап. Генри заводит двигатель, и мы уезжаем.

— Была еще одна статья о девушке из Аргентины, — говорит Генри.

— И?

— Просто короткая заметка о том, что она исчезла. Мэр городка предлагает скромное вознаграждение за информацию о том, где она находится. Похоже, они думают, что ее похитили.

— Ты боишься, что ее сумели найти могадорцы?

— Если она Девятый, как ее определили в записях, которые мы нашли, и могадорцы выслеживали ее, то это хорошо, что она пропала. А если она схвачена, могадорцы не могут ее убить — не могут даже причинить ей боль. Это дает нам надежду. Кроме того, что новость сама по себе хороша, хорошо еще и то, что, я думаю, все до единого могадорцы, находящиеся на Земле, рванули сейчас в Аргентину.

— К слову сказать, Сэм сегодня показал последний номер «Они ходят среди нас».

— В нем что-то есть?

— Нет.

— Я так и думал. Твой трюк с левитацией, похоже, основательно на них подействовал.

Когда мы приезжаем домой, я переодеваюсь и встречаюсь с Генри на заднем дворе для тренировки. Работать, будучи объятым пламенем, стало легче. Я больше не суечусь, как в первый день. Я могу дольше задерживать дыхание, почти на четыре минуты. Я лучше контролирую предметы, которые поднимаю, и могу одновременно поднимать больше предметов. Постепенно с лица Генри исчезает выражение тревоги, которое я наблюдал в первые дни. Он чаще одобрительно кивает. Чаще улыбается. В дни, когда у меня что-то по-настоящему хорошо получается, глаза у него становятся безумными, он поднимает руки и во всю мочь вопит: «Да!» Так я обретаю уверенность в своем Наследии. Еще не все способности проявились, но, думаю, ждать осталось недолго. Придет и главная, какой бы она ни была. В предчувствии ее прихода я почти не сплю по ночам. Я хочу сражаться. Я жажду, чтобы какой-нибудь могадорец пробрался к нам во двор, чтобы я, наконец, смог отомстить.

Сегодня легкий день. Никакого огня. Я в основном поднимаю предметы и передвигаю их, пока они висят в воздухе. Последние двадцать минут Генри бросает в меня вещи, а я либо заставляю их упасть на землю, либо разворачиваю, и тогда они бумерангом со свистом летят назад в Генри. Один раз приправа к мясу летит так быстро, что Генри падает лицом в снег, чтобы увернуться. Я смеюсь. Генри нет. Берни Косар все время лежит на земле и наблюдает за нами, как бы по-своему поощряя нас. Когда мы заканчиваем, я принимаю душ, делаю уроки и сажусь за кухонный стол ужинать.

— Знаешь, в эту субботу будет вечеринка, на которую я собираюсь пойти.

Он поднимает на меня глаза и перестает жевать.

— Что за вечеринка?

— У Марка Джеймса.

Генри выглядит удивленным.

— С тем, что было, покончено, — говорю я, пока он не успел возразить.

— Ладно, наверное, тебе виднее. Просто помни, что стоит на кону.

А потом теплеет. На смену колючему ветру, морозу и постоянным снегопадам приходят голубое небо и десять градусов тепла. Снег тает. Сначала на подъезде к дому и во дворе стоят лужи, а с дороги доносится шум колес по мокрому покрытию, но за день вся вода высыхает и испаряется, и машины едут, как в обычные дни. Перерыв, короткая передышка, после которой старуха-зима снова возьмет бразды правления в свои руки.

Я сижу на веранде в ожидании Сары и смотрю на ночное небо, усыпанное мерцающими звездами, и на полную луну. Узкое, как клинок, облако рассекает ее надвое и потом быстро исчезает. Я слышу хруст гравия под колесами; потом появляется свет фар, и на ведущую к дому дорожку сворачивает машина. Сара выходит со стороны водителя. На ней темно-серые расклешенные книзу брюки и темно-синяя шерстяная кофта под бежевой курткой. Ее глаза оттеняет голубая блузка, которая видна под молнией куртки. Белокурые волосы спадают на плечи. Подходя ко мне, она игриво улыбается и опускает ресницы. У меня по животу бегут мурашки. Мы уже почти три месяца вместе, а я все еще каждый раз волнуюсь, когда ее вижу. И трудно представить, что это волнение когда-нибудь может пропасть.

— Ты восхитительна, — замечаю я.

— Спасибо, — говорит она и делает реверанс. — И ты выглядишь неплохо.

Я целую Сару в щеку. Потом из дома выходит Генри и машет Сариной маме, которая сидит в машине на пассажирском месте.

— Так ты позвонишь, когда за тобой заехать? — спрашивает он меня.

— Да, — отвечаю я.

Мы идем к машине, и Сара садится за руль. Я сажусь сзади. У нее уже несколько месяцев есть учебные права, это значит, что она может водить, если рядом сидит кто-то с настоящими правами. Она будет сдавать экзамен в понедельник, через два дня. Она переживает с того самого времени, еще до оттепели, когда ей назначили день. Она выезжает задом и едет по дороге, улыбаясь мне в зеркало заднего вида. Я улыбаюсь ей в ответ.

— Как провел день, Джон? — спрашивает ее мать, оборачиваясь ко мне. Мы говорим о разных пустяках. Она рассказывает, как они сегодня вдвоем ездили в супермаркет и как Сара вела машину. Я рассказываю ей, как играл во дворе с Берни Косаром и как мы с ним после этого бегали. Я не рассказываю ей о трехчасовой тренировке на заднем дворе после этой пробежки. Я не рассказываю ей, как я при помощи телекинеза расколол ствол высохшего дерева до самой середины или как Генри метал в меня ножи, а я разворачивал их в мешок с песком в пяти метрах от меня. Я не рассказываю ей о том, как меня поджигали, как я разбивал и раскалывал предметы, которые поднимал. Еще один секрет. Еще одна полуправда, похожая на ложь. Я бы хотел рассказать обо всем Саре. У меня такое чувство, что я предаю ее, скрывая правду о себе, и в последние несколько недель это ощущение превращается в тяжкое бремя. Но я также знаю, что у меня нет выбора. Во всяком случае, сейчас.