— В последнее время они совсем распоясались – делают что хотят и никого не боятся.

— Да, распоясались, — подтвердил Данилов, поняв, что лысый имеет в виду врачей, медсестер и санитаров.

— Когда он был жив – все было иначе, — продолжил лысый.

«Это он о Сталине?» – подумал Данилов.

— Он ненавидел ложь, сам не врал и другим не спускал вранья…

«Точно – о Сталине», — убедился Данилов.

— А вы сами его застали? — спросил Данилов.

Это же так здорово – поговорить с человеком на отвлеченную тему, не связанную с болезнями и психиатрией!

— Конечно застал! — Лысый даже немного оскорбился. — Мы с ним вот такими… — он потер друг о друга указательные пальцы, — друзьями были. Кенты не разлей вода называется. Он мне говорил: «Знаешь, Павлик…» Меня, кстати, Пашей зовут.

— Вова, — демократично представился Данилов и, пожав вялую Пашину руку, предложил: – Присаживайся!

— На чужую кровать садиться не разрешается! — покачал головой Паша. — Я постою.

Он помолчал, явно пытаясь вспомнить, о чем шла речь, но не вспомнил и заговорил о другом:

— А как он пел! Как он пел! Заслушаешься… очень любил мои песни, всегда говорил: «Знаешь, Павлик, ты – талант!» Мы с ним каждый вечер пили. Но пили культурно – под закуску и без женщин. Он не любил разврата, хотя сейчас о нем говорят многое… Но я как считаю – о мертвых или хорошо, или ничего! А при жизни о нем говорили только хорошее, все его любили – от мала до велика. Бывало, идешь по улице, а из каждого окна – его голос. Остановишься, послушаешь и забудешь, куда шел… А вы его любите?

— Не могу ничего сказать, потому что родился уже после его смерти, — вежливо ответил Данилов.

— Но мне-то вы верите? — дрогнувшим голосом спросил Павлик.

— Верю, — подтвердил Данилов.

— Однажды он меня застрелить хотел, — вздохнул Паша.

— Понарошку? — Разговор так увлек Данилова, что он перестал смотреть по сторонам и сосредоточил все внимание на лице своего собеседника, которое, несмотря на обилие морщин, казалось детским, чуть ли не младенческим.

— Нет, — снова вздохнул Павлик, — всерьез. Понарошку он мне только пальцем грозил. А вот когда узнал, что я американский гимн написал, то очень рассердился. Они, говорит, наши враги, а ты им – гимн написал. А я же не знал, кому писал, ведь я по-английски ни бум-бум!

— Ты музыку писал? — уточнил Данилов.

— Какую там музыку? — тихо, вполголоса, возмутился Паша. — Я же поэт, а не композитор! Я слова писал…

Дальше Данилов просто слушал, не уточняя.

— Но не стал стрелять, посмеялся только… Он добрый был. А когда умер, то на похороны вся Москва пришла. А я на похоронах его гитару нес!

— Это мы о ком говорим? — спросил Данилов.

— О Высоцком, — ответил Паша, — о Владимире Семеновиче. Я ему все песни писал и даже собирался на его дочери жениться…

— Разве у Высоцкого была дочь? — удивился Данилов. — Никогда не слышал.

— Была, — кивнул Паша, — от…

Взгляд Паши переместился куда-то за спину Данилова. Данилов обернулся и увидел приближающуюся троицу – профессора, заведующего отделением и лечащего врача. Когда он повернул голову обратно – Паши уже не было. Исчез, словно растворился в воздухе.

«Ну что ж, — подумал Данилов, глядя на „триумвират“. — Сейчас я стану вас удивлять, а вы будете радоваться…»

— Здравствуйте! — Профессор поздоровался первым. — Что, не ждали нас?

— Здравствуйте. — Данилов не видел причин для того, чтобы быть невежливым с самого начала разговора. — Не ждал, но раз уж вы пришли…

— Геннадий Анатольевич! — Профессор огляделся по сторонам. — Может, мы все вместе пройдем в ординаторскую? Там удобнее.

— Все зависит от Владимира Александровича, — улыбнулся заведующий отделением. — Если он будет вести себя благоразумно…

— Я уже веду себя благоразумно, — буркнул Данилов.

— Тогда пойдемте, — распорядился Лычкин.

Шли так – впереди профессор, за ним Данилов, поддерживаемый, а на самом деле удерживаемый под руку заведующим, а замыкала процессию Безменцева. В ординаторской врачи усадили Данилова на продавленный диванчик, а сами расселись вокруг него на стульях.

— Скажите мне, пожалуйста, как вы себя чувствуете? — спросил профессор.

— Нормально, — ответил Данилов.

— То, что произошло позавчера, помните?

— Помню.

— Что же толкнуло вас на отказ от лечения?

— Убежденность в его бесполезности, — ответил Данилов.

— Но сегодня вы приняли таблетки?

— Принял.

— Почему? Вы передумали и теперь хотите лечиться? — Профессор изобразил на лице радость.

«Вольдемар, ты застрянешь здесь на год, если станешь поддаваться на провокации», — напомнил самому себе Данилов.

Сейчас он чувствовал себя гораздо лучше, чем сразу после пробуждения. То ли разошелся понемногу, то ли действие уколов постепенно проходило.

— Да, наверное, хочу, — подтвердил Данилов.

«Наверное» он добавил для пущего правдоподобия.

— Что же помогло вам измениться? — Профессора так и распирало от любопытства.

— Наверное, уколы, — ответил Данилов. — После них стало так хорошо, беспокойство ушло, головной боли не стало. Проснулся я сегодня и вспомнил, что я же врач, а веду себя черт-те как. Подробностей не помню, но помню, что поскандалил…

«Хватит меду, теперь – каплю дегтя».

— Вот, чувствую, что сразу надо было мне уколы назначить, тогда я уже в норму бы вошел.

Заведующий отделением на эти слова улыбнулся, а лечащий врач фыркнула.

— А давайте поподробнее… — попросил профессор.

Сегодня ему досталась главная роль. Очень грамотно – ведь с ним у Данилова конфликтов не было.

— Давайте, — легко согласился Данилов. — Таблетки я не пил по глупости, отрицать не стану. Думал, что они не нужны и не хотел грузить печень…

— Забота о своей печени очень похвальна! — сказал профессор, переглядываясь с коллегами. Те кивнули.

«Да, если я начал заботиться о здоровье, то, значит, мысли о самоубийстве меня больше не посещают, — мысленно прокомментировал Данилов. — Значит – иду на поправку».

— И беспокойство внутреннее было, грызло, не отпускало, спал плохо… А теперь выспался за весь прошлый год, на душе умиротворение, только голова малость шальная и ноги ватные, но я понимаю, что это побочные действия… Но это нестрашно, все равно пока весь день на койке валяюсь…

— А умиротворение – оно какое? — вступил в разговор заведующий отделением.