– Этого не может быть! – вырвалось из меня.

Сети не было. Телефон, при помощи которого я надеялся спасти свою жизнь, в одно мгновение превратился в слабый фонарик. Конечно же, откуда взяться сигналу в помещении, стены и потолок которого обшиты жестью?! Это же экран для радиоволн. Но как же телефон принимал сигнал от моего мобильника раньше? Иначе бы я здесь не оказался…

– Тогда дверь была приоткрыта, вот в чем разгадка, – понял я, но от этого легче не стало.

Последняя надежда растаяла, как дым. Мертвый Петруха по-прежнему пялился в потолок остекленевшими глазами. Отчаяние овладело мной. Гудел компрессор, наполняя холодильную камеру предчувствием близкой смерти. Слабый свет от экранчика погас. Я снова вдавил кнопку, осмотрелся. Под самым потолком виднелась решетка, за которой и гудел компрессор. Мозг отчаянно искал выход.

– Если уж нельзя отсюда выбраться, то надо остановить компрессор. Как? Он же за решеткой, до него не дотянуться…

Я уже стоял на неустойчивой каталке и заглядывал, подсвечивая себе, за решетку, сваренную из толстых арматурных прутьев. Из-за нее на мое лицо дул обжигающе-холодный воздух; я чувствовал, как мороз стягивает кожу на моей голове. Пару раз дернул решетку – бесполезно, ставили ее на совесть. Загнутые концы прутьев были забетонированы в стене.

– Короткое замыкание… – подсказала мне память. – Электричество выключится, и компрессор остановится.

Но сколько я ни глядел, так и не обнаружил в холодильной камере ни одного кабеля, ни одной розетки. Вся проводка находилось снаружи.

– Черт! Черт!

От холода быстро садилась и батарея в мобильнике Петрухи. На индикаторе уже светилось только одно деление. Я быстро поднял свой телефон, но включать его не спешил, стоило растянуть возможность хоть что-то видеть. Слез с каталки, задумался. После дувшего в лицо ледяного ветра, от которого даже губы обмерзали, показалось, что немного согреваюсь. Но это было иллюзией. Пальцы почти не гнулись.

Провалилась и попытка заткнуть решетку компрессора простынями – их просто выдувало из дырок. Не помогло и то, что я попробовал привязать углы. От этого ветер только стал видимым. Простыни надувались, колыхались.

Я попытался греться, разведя на полу костер из картона сигаретных пачек и носового платка. Гореть почти не горело. Плотная бумага тлела, наполняя помещение удушливым дымом. Компрессор, как оказалось, не нагнетал свежий воздух, а гонял его по кругу, охлаждая.

Ни один из народных способов согреться не действовал. Я приседал, размахивал руками, бегал по кругу, но при этом мои зубы стучали от холода. Тело бил озноб.

– Я должен продержаться до утра, должен, – втолковывал я сам себе, но уже не верил в успех.

Холод был сильнее меня. Мышцы деревенели, пальцы уже ничего не ощущали, когда я ощупывал собственное лицо. Страх сменялся апатией. Я даже сумел убедить себя, мол, нет ничего зазорного в том, чтобы стащить одежду с мертвецов. В конце концов, она им не нужна. А я попытаюсь согреться.

Рубашки никак не хотели сниматься с окоченевших рук, приходилось рвать их на части. Я напялил на себя все, что нашлось в холодильной камере, подстелил на каталку обрывки материи, закутался в простыни и замер в «позе эмбриона». Время от времени щелкал зажигалкой, но ее одинокий язычок пламени не мог ничего изменить. Мороз одолевал меня. Мысли путались. Замерзшие пальцы даже не пощипывало, я просто перестал их ощущать; не помогало и то, что я дышал на них. Блестящий металл каталки перед моим лицом медленно, но уверенно обрастал инеем, отнимая у меня драгоценное тепло.

Самое ужасное, я прекрасно понимал, что со мной происходит, наперед знал, что меня ждет. Иначе стало бы облегчением то, что холод якобы отступает от меня. Это иллюзия, которую испытывают все, кто замерзает. Точно так же перед истощенным жаждой путником в пустыне показывается впереди мираж – живительный оазис. Просто нервы на периферии организма теряют чувствительность. Тепло сохраняется лишь в глубине тела. А последним сдается мозг. Вот это и происходило со мной. Мне уже чудились невнятные голоса; казалось, кто-то ходит рядом со мной, но когда открывал глаза, то видел лишь кромешную темноту. Зажигалку я все еще сжимал в руке, но провернуть колесико не мог. Мобильник или разрядился, или погас. А может, я и успел засунуть его в карман. Я уже не помнил, не понимал элементарных вещей. Реальность, окутанная темнотой, живущая лишь в звуках, растворялась в моем угасающем сознании. Гудение компрессора представлялось мне звуком вентилятора моего домашнего компа. Мне казалось, что я слышу, как Инесс шепчет мне на ухо что-то ласковое и невнятное. Я уже не принадлежал сам себе, тело и даже мозг больше не принадлежали мне. Обрывки мыслей, ощущений просто всплывали сами собой и гасли, трансформировались в самопроизвольные фантазии.

А потом я почувствовал, как открывается дверь холодильной камеры. Перед глазами возникло расплывчатое пятно света. Я не видел, кто вошел, не понимал, что он делает. Возможно, я уже не мог поднять смерзшиеся веки, потому ничего и не видел – только отблески света.

Заскрипели колеса каталки, меня укачивало, сознание ускользало от меня.

* * *

Веревка глубоко врезáлась в запястья и лодыжки. Я почти не мог пошевелиться. Мои лопатки плотно прижимались к смолистому деревянному столбу. Лунный свет пробивался сквозь заколоченные досками окна. Посреди часовни потрескивал раскаленными угольями огромный мангал. Искорки подпрыгивали в нем, синеватое пламя ореолом окутывало угли. В пыльном и одновременно сыром воздухе заброшенного кладбищенского храма пахло медом.

Как я сюда попал, я не помнил. Очнулся, уже будучи привязанным к столбу. В пальцах рук и ног ощущалось покалывание, в горле першило – возможно, сказывались последствия переохлаждения. На куче хлама возвышалась нижняя часть гроба. Прямо там стоял старомодный кассетный магнитофон. Переливался всеми цветами радуги эквалайзер, а из динамиков неслось негромкое уханье барабана низких, чуть ли не инфразвуковых частот. Ритм то нарастал, то замедлялся.

Я был не один в часовне, хоть никого и не видел перед собой, но ощущал присутствие еще кого-то. Повернуть голову не мог. Веревка, которой примотали меня к столбу, надежно охватывала и шею, но не так сильно, чтобы помешать дышать.

Раздался шорох, похожий на звук разворачивающихся огромных кожаных крыльев. Послышались шаги. Гнилые половицы прогибались, вибрировали подо мной. Возможно, шли два человека – во всяком случае, не один, это точно. Я с трудом сглотнул, уже понимая, у кого оказался «в гостях».

Рамирес подошел к мангалу. Полы его кожаного плаща обвисали, напоминая сложенные крылья. Его лицо осветил неверный свет раскаленных углей. Он даже не удостоил меня взгляда, вытянул руку ладонью кверху и разжал пальцы. На ладони виднелась горка пронзительно синего порошка. Порошок посыпался на угли и тут же вспыхнул ярким зеленым пламенем. В воздухе запахло приторным восточным снадобьем.

– Уже пришел в себя? – не оборачиваясь, спросил Рамирес.