Флёр обеспокоенно взглянула на мальчика. Она решила узнать чуть больше:

– Кого-нибудь хорошего?

– Ну… скажем так: человека, который в жизни лучше, чем в игре. Ты знаешь Элиану Брён?

Флёр слегка покраснела и пробормотала:

– Да… Она однажды вынуждена была зайти в Хакинг-клуб в Париже… Мой знакомый, который сделал эту игру, возможно, взял в ней что-то за основу. Но он использовал много других прототипов, так что это вовсе не полное совпадение.

– Дело в том, что она – моя мать. И я не уверен, что это ей понравится.

Флёр тоже не была уверена. В растерянности она подумала, что Элиана ей всегда здорово нравилась, но и предавать Фарида тоже нельзя. Впрочем, это всего лишь игра. Мальчик тоже, похоже, был в затруднительном положении, и тогда она положила ему руку на плечо и тоном старшей сестры произнесла:

– Наверно, не стоит ей рассказывать. Я-то всегда считала, что твоя мать симпатяга.

Лицо Артюра прояснилось. Казалось, он был счастлив, оттого что Флёр так отозвалась об Элиане, и предложил ей зайти в «Корсар» чего-нибудь выпить:

– Мама там бывает почти каждый день. Наверно, она будет рада увидеть тебя.

Улыбаться в любых обстоятельствах, избегать осложнений, неизменно демонстрировать согласие – таковы были жизненные правила Флёр. Она могла обмануть, предать – и все это проделывать с присущим ей невинным видом. И она пребывала в неизменной уверенности, что действует четко и нравственно, поскольку речь ведь шла о ее благе. Ко всему прочему, у нее не было причин избегать Элиану. Звоня ей (по поводу той самой записи, которую она хотела изъять), журналистка каждый раз всячески выказывала свою симпатию юной хакерше. Но Флёр сочла необходимым поставить условие:

– Согласна, но только ни слова о «Бунтарке». Она может рассердиться.

– Ну да, ведь на самом деле она лишь один из многих прототипов.

Артюр, успокоившись, шел рядом с Флёр мимо яхт. В небе появился просвет, и задул слабый прохладный ветерок; канаты на парусниках хлопали по мачтам. И звучало это как своеобразный глухой перезвон. Но вдали, над морем, небо было черным-черно. И вдруг кто-то крикнул:

– Флёр!

К ним шли двое мужчин. Слева – лет сорока, в брюках из рогожки и боливийском пончо, на носу у него сидели треугольные очки в оранжевой оправе (у Артюра было впечатление, что он где-то видел его, вот только вспомнить бы еще и фамилию). А справа – молодой араб в темном костюме, восклицающий:

– Какая встреча! Флёр, с огромным удовольствием представляю тебе Марка Менантро…

Артюр лишился дара слова. Менантро собственной персоной! Теперь-то он узнал его, несмотря на нелепый наряд экстравагантного парижанина на отдыхе, ведь он неоднократно видел его и по телику, и в журналах. Могущественный патрон ВСЕКАКО здесь, на набережной Пор-Жуэнвиля, и пожимает ему руку! Ошеломленный Артюр попытался припомнить, кто он для мамы – друг или враг. После Капри, помнится, она приехала в приподнятом настроении и объявила: «Менантро в восторге от меня!» Но он вспомнил и другие ее фразы, отнюдь не исполненные доброжелательства, которые она отпускала в адрес своего патрона: «Какой болван этот Менантро!», «Я чуть со смеху не умерла, слушая идиотизмы этого Менантро!»… А еще через несколько месяцев: «Ну какое же этот Менантро дерьмо!» или «Этот сраный Менантро все мне загубил и смылся со своими капиталами».

Египтянин обратился к Флёр:

– У Марко есть колоссальная идея. Было бы классно, если бы ты поговорила с нашими друзьями из Хакинг-клуба. Вам будут предоставлены финансовая поддержка и необходимые технические средства. Вы же, в свой черед, организуете небольшие эффективные команды и будете обкатывать и шлифовать новые программы, совершенствовать игры, тестировать защиту компьютерных систем фирм.

Флёр отнеслась к предложению скептически:

– Да, это было бы неплохо… Но ты же знаешь, что большинство хакеров и думать об этом не хотят, для них существует только смертельная война между свободным и коммерческим Web.

Вмешался Менантро и уверенно заявил:

– Все люди меняются, получив немножко денег. К тому же мы все хотим одного: чтобы Web стал более гуманным.

Фарид приобнял Флёр за талию:

– Кстати, тебе нравится тут работать? А что твои ребята думают об игре?

Флёр слегка смешалась и взглядом показала на своего ученика. Чтобы не выдать Фарида, она поспешила представить мальчика:

– Вот, между прочим, Артюр, один из самых искусных игроков.

– Браво! – воскликнул Менантро, уставясь на мальчика.

Флёр и Фарид направились к кафе, обсуждая свои проекты, а Менантро положил руку Артюру на плечо и осведомился:

– Вы с острова Йе?

– Нет, нет, я парижанин… Кстати, думаю, вы знаете мою маму.

– Вашу маму?

– Да, она работала у вас. Элиана Брён.

Марк собирался что-то сказать, но слова застряли у него в горле. На какое-то мгновение он замер, и одна нога повисла над землей, точно у легавой собаки, сделавшей стойку. Но уже через миг он поставил ногу и произнес со всей непринужденностью, на какую был способен:

– Элиана! Я обожаю Элиану! Как у нее дела?

– Ну-у… на самом деле не слишком хорошо. После того как ее уволили из ВСЕКАКО, она беспокоится, не может найти работу.

– Мерзавцы! Они подло с ней поступили. Я посмотрю, что могу сделать для нее. Скажите ей, чтобы она мне позвонила.

Артюр гордо подумал, что, может быть, ему удастся все уладить. Он колебался, предупредить или нет Менантро, что Элиана сейчас находится в «Корсаре», но тут Фарид позвал своего друга, чтобы показать ему большую картину в витрине антикварного магазина. Артюр не стал их дожидаться и вслед за Флёр вошел в шумный зал кафе. Из репродуктора лился регги Питера Тоша. Мальчик почти сразу увидел мать: она сидела в глубине зала среди столиков, занятых молодежью.

Каждый день Элиана усаживалась на одно и то же место. Минуя элегантных яхтсменов в очках «Ray-Ban», она быстро проходила в темный, окутанный табачным дымом угол, где собирались диссиденты. Ей нравилась тамошняя атмосфера, пылкие речи, непринужденные манеры, пирсинг в носу или в ухе. Многие из сидящих там были отпрысками из буржуазных семей, но они демонстрировали присущее юности свободолюбие, которое запросто вычитывалось с их футболок (антиглобалистские лозунги, листья конопли), из лежащих на столиках газет («Либерасьон», обеспокоенная расистскими выходками полиции; «Инро-кюптибль», воспевающая «вторую сексуальную революцию»). А особенно ей нравились глаза, озаренные огнем, который так часто гаснет через несколько лет под напором ухищрений и комбинаций и стараний устроиться в жизни.

Через два дня после приезда к Элиане подошел студент и поблагодарил за ее передачи. А назавтра он пригласил ее за столик, где сидел с друзьями. Ребята эти были островитяне, жили на пособия, строили какие-то неопределенные артистические прожекты и гневно возмущались этим постаревшим и закостеневшим обществом. Элиана понимала их недовольство, но удивлялась отказу от борьбы. Несколько следующих дней она предпочитала сидеть одна за бокалом белого вина и на расстоянии вмешивалась в разговор, ни слово из которого не ускользало от нее. Иногда она бросала одну-единственную кардинальную фразу, имеющую целью напомнить этим юнцам про социальную реальность: «Так, значит, вы думаете, что положение женщины больше не является проблемой?» Или, например: «Однажды вы поймете, что рабочий класс, он существует, никуда не девается!» После этого она давала дискуссии идти своим путем.