Черчилль, вернувшись в середине сентября в Лондон, опять начал торопить своих начальников штабов с проработкой идеи десантной операции в Северной Норвегии, имевшей целью снизить потери тоннажа в арктических конвоях, следующих в Мурманск. Утверждая, что он обещал Сталину что-то в этом роде, премьер-министр также признал, что его североафриканская экспедиция не является заменой вторжению во Францию через Канал в следующем году. Черчилль принял отставку из военного кабинета политически опасного сторонника второго фронта сэра Стаффорда Криппса, после чего 22 сентября написал президенту Рузвельту, что его «постоянной тревогой» остается Россия. Необходимость отложить отплытие арктических конвоев до проведения североафриканской операции чрезвычайно тревожила правительства обеих стран. Они не знали, как Сталин отреагирует на этот удар.

Ответа Сталина не пришлось ждать долго. Он уже имел некоторую информацию от посла в Британии Ивана Майского, так же как и от «странствующего» американского политического деятеля Уэнделла Уилки, который как раз находился в Москве. И 3 октября Сталин написал необычное письмо американскому корреспонденту в Москве Генри Кэссиди. В этом получившем широкую огласку заявлении советский диктатор утверждал, что помощь союзников Советскому Союзу пока была незначительной. Возможно, так оно и было, учитывая низкое качество поставляемой в Советский Союз военной техники, но все же подобные заявления являлись не лучшим способом заложить основу для нового требования самолетов, последовавшего уже 5 октября. Именно авиации отчаянно не хватало в сталинградском секторе.

Американский президент и британский премьер ответили Сталину 9 октября. Рузвельт снова предложил нежеланные американские военно-воздушные формирования на Кавказе, а Черчилль – собственную версию второго фронта в Северной Африке. Через десять дней официальная коммунистическая газета «Правда» опубликовала статью о Рудольфе Гессе, предположив, что Великобритания является безопасным убежищем для нацистских бандитов. К концу месяца президент решил, что русские «используют речь не для тех же целей», что союзники, а премьер-министр высказал мнение, что было бы «большой ошибкой бегать за русскими в их теперешнем настроении». Черчилль не обманывал себя. Русские действительно добивались серьезных жертв от своих относительно невредимых союзников и не желали, чтобы их водили за нос обещаниями блистательного будущего или неэффективными и ненужными действиями в настоящем.

А тем временем ситуация в Сталинграде накалялась. В начале сентября в отчаянной попытке выиграть время для усиления обороны города три новые советские армии, имевшие недостаточное количество артиллерии и необстрелянных новичков-солдат, были брошены по частям в наступление к северу от Сталинграда. Хотя это немощное наступление несколько ослабило немецкую армию и снизило концентрацию военно-воздушных сил над городом, 12 сентября 6-я армия продолжала сражаться на улицах города.

В тот же день командующий фронтом генерал Еременко и его политический комиссар Никита Хрущев приказали Василию Чуйкову принять деморализованную 62-ю армию у менее уступчивого генерал-лейтенанта А.И. Лопатина. Чуйков был назначен за свою готовность, в отличие от Лопатина, удерживать Сталинград любой ценой. Но мораль его армии отнюдь не укрепило отчетливое стремление Сталина задержать эвакуацию мирных жителей за Волгу. По мнению некоторых историков, советский диктатор верил, что армия будет активнее сражаться за живой город, чем за обезлюдевший[14].

Как бы то ни было, 62-я армия держалась в городе. Ей помогала артиллерия, бившая из-за Волги. В середине сентября начало прибывать подкрепление. Уже к 20 сентября атакующая армия генерала Паулюса достигла полного изнеможения, а в конце месяца новые советские контратаки на юге города еще больше снизили давление на принесенный в жертву гарнизон Чуйкова. Именно такова была роль 62-й советской армии. Она была слаба и идеально расположена для того, чтобы притягивать все больше и больше и без того недостаточных резервов немецких групп армий «А» и «Б».

Вопреки послевоенным заявлениям маршала Еременко, и войска стран оси на месте событий, и их командование довольно скоро поняли важность того, что происходило в сталинградской мясорубке. Так, например, 24 сентября румыны пожаловались немецкому Верховному командованию, что их 3-я и 4-я армии, теперь оставленные охранять растянутый фланг войск оси вдоль Дона и на юге Сталинграда, безнадежно слабы и не имеют мобильных дивизий или противотанковых орудий, чтобы удержать всю ширину фронта. В действительности подразделения 4-й румынской армии были изрядно потрепаны во время советского контрнаступления южнее Сталинграда в конце сентября, в процессе которого русские получили ценную информацию об этих очевидных ахиллесовых пятах рейха.

Командование немецких групп армий «А» и «Б» не осталось в стороне от нарастающей среди солдат тревоги. В конце сентября группа армий «Б» потребовала вывода войск из Сталинграда на короткую и хорошо укрепленную оборонительную позицию за Доном на зиму. Это бы освободило немецкие дивизии для поддержания трех слабых армий стран оси вдоль Дона. Хотя сам Гитлер ранее говорил министру пропаганды рейха Геббельсу о своем намерении перейти на зимние квартиры в октябре 1942 года, независимо от действий русских, фюрер основывал это замечание на успешном захвате не менее чем Кавказа, Ленинграда и Москвы.

В общем, подчиняясь своей извращенной логике, несмотря на то что фюрер так и не смог нанести решающее поражение Красной армии в 1942 году, он предпочел пойти на огромный риск и продолжать опаснейшие наступления в условиях приближающейся зимы. Как это часто бывает с политиками, престиж значил для Гитлера больше, чем следование даже собственным стратегическим планам. В конце концов, престиж – это кровь политики, а стратегия – всего лишь досадный, но подчиненный механизм, и так считали значительно более выдающиеся государственные деятели, чем Адольф Гитлер.

В начале октября даже такие конформисты в немецком Верховном командовании, как Паулюс и преемник Гальдера на посту начальника Генерального штаба Курт Цейтцлер, проявили беспокойство. Признаки грядущего советского наступления становились все более очевидными. Паулюс отлично понимал, что пехотного пополнения, которое поступало к нему через бутылочные горла днепровского и донского железнодорожных мостов, недостаточно для захвата Сталинграда. Правда, в середине октября его поредевшие и уставшие войска все же сумели захватить русских врасплох и, воспользовавшись превосходством в воздухе, выйти к Волге еще в одном месте – на фронте шириной в несколько километров. Это был последний важный успех в секторе 6-й армии; инициатива переходила к войскам Еременко.

2–3 октября генерал Цейтцлер, доселе радовавший фюрера серией мелких импровизированных тактических уловок, предложил создать более крупные резервы для групп армий «А» и «Б» против ставшей уже совершенно определенной грядущей советской контратаки. При поддержке Йодля Цейтцлер выступил против дорогостоящих сражений за руины Сталинграда. Гитлер довольно резко отказал новому начальнику штаба армии, впервые признав, что ему необходимо взятие Сталинграда по причинам морального характера. Несмотря на то что он назвал привычным беспокойством армии относительно «полумер», Гитлер был все еще намерен лишить коммунистов их оплота на Волге.