Еще осенью 1939 года Черчилль был вынужден признать, что советская политика в своей основе посвящена параноидальной или абсурдно недальновидной концепции исключительно собственных интересов. А неискренность, вульгарность и безжалостность, присущая революционным режимам, еще более затруднила установление эффективных коалиционных отношений, даже когда нападение Германии сделало Советский Союз вынужденным союзником Великобритании. Впоследствии неспособность Черчилля полностью использовать свой все еще не слишком уверенный контроль над Консервативной партией, не говоря уже о нерешительных начальниках штабов в вопросе открытия второго фронта, естественно, привела к обвинениям американцев и русских в неискренности в этом фундаментальном аспекте. Более того, как указал премьер министру британский посол в Советском Союзе в 1943 году, многие обманчивые западные заверения на этот счет породили у русских еще более сильное недоверие к Западу.

То, что это было bona fide[18] советское дело, видно из немецких документов, захваченных американской армией, документов, из которых явствует, что 94 % немецких потерь в июне 1941 – декабре 1943 года были понесены только на Восточном фронте. Определенно последующие советские заявления, что открытие второго фронта намеренно затягивается, чтобы ослабить СССР, отдают обычной ex post facto[19] антизападной пропагандой. Однако в 1943 году русские вполне обоснованно чувствовали себя преданными, впрочем, так же как и Запад в 1939 году. Хотя большая стратегия англичан, конечно, не была рассчитана на нанесение ущерба Советскому Союзу в 1942–1943 годах, не была она, как утверждалось в то время, направлена и на помощь ему. В точности такую же политику вели японцы по отношению к Германии: она просто вырабатывалась и поддерживалась, и в ней не более чем pro forma[20] учитывались интересы Советского Союза. Но в отличие от японцев британцы были спасены благодаря выживанию своего более сильного союзника.

Когда англичане в конце концов под давлением союзников были вынуждены в 1944 году вторгнуться во Францию, вторжение было предпринято главным образом в интересах Запада. О крахе Советского Союза речь уже не шла. В это время советской армии уже не требовалось ничего, кроме западного снабжения, хотя, безусловно, открытие второго фронта несколько облегчило военные действия Советского Союза в Польше и на Балканах. Но Западный второй фронт мог, по крайней мере, удержать русских от жизненно важного Рура, так же как и от Рейнской области, а этого никогда бы не добилось даже самое крупное наступление союзников на Средиземноморье.

Поскольку американцы оставались несведущими относительно основных намерений русских, были виновны в задержке открытия второго фронта и стремились любой ценой обеспечить участие Советского Союза и в войне на Тихом океане, и в Организации Объединенных Наций, после 1944 года Сталину оставалось только преодолеть сопротивление англичан проведению его политики в Европе. Терпеливый государственный деятель, который, в отличие от Гитлера, знал, когда и где следует остановиться, Сталин в течение последнего года войны оказывал давление на слабеющую и изолированную Великобританию – какое хотел. Когда в Варшаве в августе 1944 года или в Афинах в декабре того же года он понял, что зашел слишком далеко, он отступил, хотя и не извинился. Извинения были не для правителя, который претворял в жизнь самые дикие мечтания царя-славянофила.

Упорство Сталина, дисциплина большевистской партии и великорусский патриотизм доказали свою возможность противостоять, а потом и отбросить назад великий крестовый поход Гитлера. И к 1945 году фюрер завершил уничтожение немецкой гегемонии над славянским востоком, начало которой положили его безумные предшественники в Берлине и Вене столетием раньше. Славянские народы наконец смогли оттеснить германцев туда, где они жили в раннем Средневековье, то есть, по крайней мере, в одном аспекте миссия Гитлера была успешной. В условиях временного вакуума власти, созданного в Центральной Европе некомпетентностью и почти полным безумием Гитлера, Сталин мог надеяться приспособить противоречивые идеологические корни своего могущества, марксистского мессианства и империализма славянофилов. Наконец, на распростертом теле Третьего рейха Лев Троцкий и Третий Рим могли снова стать одним.