денусь. И причина этой уверенности — вовсе не мои слова. А его обещание.

Туфли быстро напитались влагой, ноги стыли. Но я не хотела идти на корабль. Из какого-то непонятного упрямства, смешанного с обидой.  Я бесцельно брела вдоль опушки, цепляла на пальто репьи. Ежеминутно повторяла себе, что нужно возвращаться, но медлила. Наконец, оперлась о ствол, всматриваясь в просветы сквозь ветки. Надо возвращаться.

Я счистила палкой землю с каблуков и замерла, чувствуя на виске ледяное касание металла:

— Пикнешь — пристрелю.

Я напряглась, дыхание застыло в груди. Просто смотрела перед собой, будто анализируя звуки. Конечно… Можно было бы догадаться, почему Нордер-Галь так просто отпустил меня. Я повернулась, без крупицы страха — уже точно знала, кого увижу.

Пруст широко улыбался, но из-за шрамов улыбка теперь выходила кривой: левый уголок губ поднимался выше. Кажется, адъютант находил свою шутку превосходной, но меня теперь слегка морозило, будто подоспел запоздалый испуг, прополз иголками по позвоночнику. Я вдруг подумала: что стала бы делать, будь это кто-то из наших? Что бы говорила? На что решилась? Сейчас я даже обрадовалась, что передо мной не встал этот выбор.

Я опустила голову, сорвала тонкую хлесткую ветку орешника и крутила в пальцах:

— Разве это смешно, Пруст?

— Будет не смешно, если ты сбежишь. Карнех мне голову оторвет. Собственными руками.

Кажется, он был в восторге от своей глупой выходки. В глазах плясало мальчишеское веселье. При Нордер-Гале он такого не позволял. Я видела, как он ловил его взгляды, как старался предвосхитить любой приказ. Как вытягивался до струнного напряжения. А сейчас будто ожил. Стал каким-то обычным, простым. Казалось, он был намного младше меня.

Я лишь хмыкнула:

— Я не сбегу. Чтобы сохранить твою голову, конечно.

Хотелось быть ироничной, но я вдруг отчетливо, с каким-то удивительным равнодушием осознала, что нахожусь в безнадежном тупике. Мне никуда не деться от Нордер-Галя. И если несколько дней назад я пыталась выцедить из этой беспросветной мысли хоть какую-то браваду, то сейчас осознала настолько отчетливо, что почувствовала внутри пустоту… и какое-то облегчение. Будто ветер гулял в пустом и гулком древесном стволе. Завывал, словно издаваемый какой-то дикарской дудкой. Нудный мерзкий звук… Как сигнал о капитуляции.

Я заглянула Прусту в лицо, стараясь поймать взгляд. Шрамы его совсем не изуродовали, наоборот, добавили какой-то мужской солидности.

— Какой он? Нордер-Галь?

Пруст нахмурился:

— Что значит «какой»?

Я пожала плечами:

— Как…личность?

Я хотела сказать: «как человек», но не была уверена, что мальчишка воспримет это понятие. А может и вовсе расценит оскорблением. Но он все равно не понимал.

— Нордер-Галь — мой карнех. Я не имею права обсуждать его личность. Это противоречит уставу.

Я старалась изобразить сожаление, щенячий взгляд:

— А мы никому не скажем. Обещаю, он не узнает.

Пруст не попался. Покачал головой:

— Я не стану обсуждать своего карнеха, даже не проси.

Я кивнула. Что ж, это делало мальчишке честь. Я на мгновение даже зауважала его за такой ответ. Чем бы он ни руководствовался.

— Жаль. Я хотела бы знать какие-то простые вещи. Что он любит. А чем лучше его не раздражать. Я ничего о нем не знаю, Пруст. Я делаю ошибки. А ты, наверное, знаешь его лучше всех.

Тот все же смягчился:

— Я бы хотел быть похожим на него. Когда-нибудь.

Это было неожиданно.

— Чем? — я даже коснулась его простеганного рукава.

Пруст отнял руку, будто обжегся:

— Много чем. Я не встречал никого достойнее. Просто будь внимательнее — и научишься его понимать. Главное — захотеть... И любить Асурана, разумеется.

Судя по тону Пруста, с последним теперь были проблемы. Я больше не настаивала. Меня охватило едва уловимое странное чувство. Такой адъютант невольно характеризовал и своего командира. Пруст сказал это не из страха, не из-за того, что Нордер-Галь «оторвет голову». Он действительно так думал.

Но я сожалела, что адъютант оказался таким принципиальным. Он мог бы помочь. Неожиданные мелочи, которые порой всплывали в моей голове, давали крупицы информации, но не слишком влияли на ситуацию. Я не хотела думать о том, откуда они берутся. Заталкивала эти мысли как можно дальше, потому что становилось слишком страшно. Будто кто-то насылал их.

Мы вдруг оба вздрогнули от визгливого воя сирены. Пруст схватил меня за руку и потащил из леса, совершенно не заботясь о том, что я не успевала за ним, что ветки хлестали по лицу.

По борту корабля мерцали желтые сигнальные огни, внизу суетились солдаты. Крылышки гигантской «мокрицы» едва заметно шевелились, из выхлопных труб тянулись тонкие струйки дыма. Нарастал низкий гул. У меня никогда не было возможности рассмотреть эти суда. Обычно они проходили слишком далеко, мы замечали лишь движущиеся точки с черными шлейфами и торопились в укрытие. На заводе было не до этого.

Сейчас судно напоминало огромное дышащее и вопящее живое существо, закованное в пласты неоднородной брони. На боку прекрасно просматривались свежие блестящие латки — наслоенные друг на друга прямоугольные выгнутые куски. Крылышки покачивались, иллюминаторы светили множеством глаз. Вся «задница» была утыкана лесом тонких труб, выпускающих полосу дыма подобно тому, как выпускает в воде свои чернила каракатица.

Пруст остановился, напрягся, будто встал в стойку, как охотничья собака:

— Твою мать!

Он снова поволок меня через пустырь, протащил по трапу, паутиной узких корабельных коридоров. Втолкнул в каюту:

— Ни шагу отсюда!

Я только кивнула и растерянно смотрела, как опускается заслонка двери.

Теперь я постоянно прислушивалась. Медленно стягивала перчатки, чувствуя, как под ногами едва уловимо вибрирует палуба. Кажется, судно готовилось к взлету. Я сама не понимала, почему так разволновалась. Все это меня не касалось. Единственное, что должно меня заботить — это Нордер-Галь.

Я швырнула перчатки на стул, посмотрела на насест. Асуран был на месте. Тянул голову, будто удостоверялся, что это я. Довольно рыкнул и принялся глодать узловатую ногу, вычищая когти. Попискивал, распушив от удовольствия перья на макушке.

Нордер-Галя не было.

Я старалась ни о чем не думать. Судно качнуло, когда оно отрывалось от земли, но после набора высоты ход выровнялся, гул стал едва различим. Я чистила туфли, отдирала репьи от пальто. Смотрела в иллюминатор. Но окна быстро ослепли, затянулись непроглядной чернотой. Осенью и зимой темнело очень рано.

Чтобы занять себя, я наводила порядок. Перестелила кровать, разобрала в хозяйственном шкафу, обнаружив пару грязных бокалов. Вытерла пыль везде, куда сумела дотянуться, но тряпка осталась совершенно чистой. Вероятно, хорошо работала вентиляция.

Я протерла деревянную