Тема скорейшего мира часто обсуждалась в Австро-Венгрии. Теперь нам известно, что император Карл обращался к странам Антанты с предложением сепаратного мира. В русле этой идеи он в середине апреля в письме его величеству кайзеру рассуждал о заключении мира с большими, если потребуется, уступками со стороны Четверного союза. Это письмо и другие похожие послания кайзер передал рейхсканцлеру для ответа. Нам с генерал-фельдмаршалом, а также начальнику главного морского штаба, как военным специалистам, поручалось дать экспертную оценку содержавшихся в посланиях предложений. На этот раз наши мнения полностью совпали с точкой зрения рейхсканцлера.

Как указал в своем ответе рейхсканцлер, учитывая большие надежды, которые связывают страны Антанты с предстоящим наступлением, добиться у них согласия на заключение мира можно только путем капитуляции. Такой мир немецкий народ, дескать, не поймет и не примет. Тем более что ситуация в России нам благоприятствует. Сильные антивоенные настроения в этой стране, возможно, позволят начать мирные переговоры, которые проложат дорогу к всеобщему миру. Такова была официальная реакция германского правительства на письмо императора Карла.

А граф Чернин и в последующем не упускал случая затронуть проблему мира. По-прежнему выступая за германские уступки Франции, он тем не менее так и не смог представить доказательства наличия у государств Тройственного согласия готовности пойти на мировую или обрисовать хотя бы в общих чертах приемлемый путь к прекращению враждебных действий. Разумеется, он бы наверняка это сделал, если бы такой путь в самом деле существовал и граф его обнаружил.

В своей речи, произнесенной 11 декабря 1918 г., граф Чернин много говорил о вопросах войны и мира, скорее желая убедить слушателей в том, что он еще раньше предвидел надвигавшуюся беду. Удобная позиция. Пессимисты часто сходят за мудрецов: когда действительно случается какое-то несчастье, на них взирают как на провидцев. Толпа превозносит их – и себя – до небес: ведь они все заранее предвидели. А если ничего ужасного не происходит, пессимисты и толпа еще больше радуются. И тем и другим всегда хорошо. Людям действия приходится хуже: их признают лишь в том случае, если им сопутствует успех. Тогда и они в почете. Но когда вместо успеха приходит беда, толпа без всякой жалости забрасывает людей действия камнями. Пессимисты и толпа никогда не спрашивают себя, что они сами сделали для предотвращения несчастья. Ожидать это от нерассуждающей массы бесполезно. Меня, однако, очень удивило, что и граф Чернин избрал для своего оправдания столь неблаговидный прием. Лучше бы ему честно признаться самому себе и всему миру, что лично он предпринял в ситуации, в которой оказался, чтобы предотвратить поражение в войне и уберечь собственную страну и своих союзников от обрушившихся на них несчастья и позора.

К сожалению, граф Чернин не удосужился информировать нас раньше о фактах, которые стали известны мне только из его речи. Он, в частности, заявил: «В разное время у нас были контакты с представителями Антанты, однако, к сожалению, дело не доходило до выработки конкретных условий. Нам никогда не говорили, что Германия сможет сохранить свои довоенные владения… Наоборот, постоянно повторяя о своем желании уничтожить Германию, Антанта буквально вынудила нас вести оборонительную войну на стороне Германии и существенно ограничила наше политическое влияние в Берлине».

Эти слова, сказанные раньше, заставили бы замолчать наших поборников примирения и вновь окрылили бы немцев на подвиги ради спасения отчизны.

Но граф Чернин промолчал, взвалив на себя огромную ответственность. Или, быть может, он все-таки сообщил рейхсканцлеру, и тот не счел нужным известить население о намерениях врага? Немецкий народ имеет право знать правду.

Однако не только в Берлине, как полагал граф Чернин, но и в Вене не было ни одного государственного деятеля соответствующего грандиозным задачам этой войны и способного совместно с военным руководством добиться победы над врагом.

Люди, занимавшие высокие должности в правительстве, не верили в победу, не знали, как достичь мира, и тем не менее упорно оставались на своих постах.

Я весьма болезненно воспринял события весны и лета 1917 г. в Германии, отразившиеся на вопросах ведения войны и мира. Оглядываясь назад, можно утверждать: наше падение, несомненно, началось с момента революции в России. С одной стороны, правительство опасалось повторения похожего развития событий у нас, а с другой – его мучило сознание неспособности укрепить в широких массах слабеющую по многим причинам волю к победе. Как полагали многие, со свержением самодержавия в России реализована главная цель войны.

7 апреля появился указ его величества, касавшийся избирательного права в Пруссии. Я узнал о нем из газетных публикаций. Ни кайзер, ни рейхсканцлер фон Бетман никогда не обсуждали со мной вопросы внутренней политики. Я и не стремился к подобным разговорам: внутренние проблемы мало меня трогали.

Связь между изданием указа об избирательных правах и русской революцией была очевидной, и это наводило на тревожные мысли. Если действительно возникла необходимость изменить избирательное право – что, несомненно, назрело, – то следовало это сделать еще до войны или, по крайней мере, в августе 1914 г., когда правительство еще было сильным и свободным от влияния внешних факторов. Теперь же руководство, принимая что-то, должно было бы всякий раз задаваться вопросом: а как это отразится на настроении населения в государствах наших противников? Во время войны и внутренние дела необходимо решать с учетом возможной реакции неприятеля. Указы от 7 апреля и 11 июля показали врагу наши слабые места и явились свидетельством страха перед революцией. Где дымит, там – с точки зрения противника – если не горит, то наверняка тлеет. Значит, при определенных обстоятельствах может и пламя вспыхнуть, и переворот произойдет! Следовательно, нужно держаться во что бы то ни стало и вести подрывную работу до тех пор, пока в Германии не вспыхнет мятеж и не создадутся благоприятные предпосылки для ее уничтожения.

Апрельский указ восприняли внутри страны так же, как и за ее пределами. Почувствовав слабость правительства, враждебные элементы приободрились и сделались более настойчивыми в своих требованиях. Забастовки второй половины апреля были их ответом на уступку правительства; забастовки обнаружили абсолютно безразличное отношение к судьбе солдат, сражавшихся на фронтах. Надежды правительства на успокоительное воздействие указа не оправдались. Время для этого было уже упущено, да и само правительство оказалось слишком слабым, чтобы предложить что-то поновее и посущественнее.

С тревогой думал я о предвыборной борьбе в период военных действий. Она неизбежно должна была отрицательно повлиять на нашу боеспособность. Кроме того, проведение выборов в тот момент означало, по моему мнению, несправедливое пренебрежение интересами фронтовых солдат, которые, по существовавшим правилам, не могли голосовать. Как сторонники, так и противники избирательного права вовсю использовали мое имя в своих партийных спорах, хотя я по данному вопросу никогда не высказывался, о чем я неоднократно говорил и нашим министрам; лично мне виделось решение проблемы избирательного права на чисто деловой основе, которую и Бисмарк считал самой подходящей.