С этими словами дворецкий скрылся. Оставшись одна, женщина положила ладони к загоревшимся щекам. Ее пышная грудь бурно волновалась под складками пунцовой шали, взгляд был мутен, словно от любовного томления. «Дьявол какой… – прошептала она чуть слышно, оборотившись к двери, закрывшейся за любовником. – Смутил совсем… Нет, нет, как можно?! Этого нельзя…» Она присела опять к самовару и попыталась продолжить свое чаепитие, но все валилось у нее из рук. Разбив чашку, она с досадой оттолкнула от себя осколки, а порезав ладонь, коротко вскрикнула и долго высасывала кровь из ранки.

* * *

Тем временем статский советник записывал показания князя Белозерского. Тот излагал давние события с жаром, обстоятельно, ни разу не сбившись, требуя, чтобы «все было зафиксировано со всевозможной точностью», и постоянно напоминая, что дает эти показания добровольно, из любви к порядку и уважения к закону. Князь рассказал о своем страшном карточном долге, о том, как барон Гольц, которому он был должен, внезапно уехал на войну, а потом столь же неожиданно объявился в освобожденной от французов Москве. Признался князь и в том, что решил отыграться, да едва не залез в еще более безнадежные долги. И в том, что ему пришлось из-за всех этих неприятностей срочно, не в сезон, посреди весны, укрыться в Липецке на водах. Там и состоялось его роковое знакомство с графом Обольяниновым. Об этой фигуре князь был весьма много наслышан и рассчитывал с его помощью приблизиться ко двору. Князь в мельчайших подробностях описал также свое пребывание в Петербурге и свое гощение с сыном в доме графа. Тяжелее всего ему дался рассказ о злополучном бале в Павловске, где он вновь, нежданно-негаданно, повстречал Гольца. Много лет это было его кошмаром: как барон сел в карету графа, намереваясь продолжить картежную игру, как он по дороге упомянул о том, что следил за Белозерским и Обольяниновым из окна гостиницы, расположенной напротив дома графа. Гольц похвастался тогда складной подзорной трубой, которую всегда держал при себе. Илья Романович в ярких трагических тонах, достойных пера Расина, описал, как Обольянинов, взбешенный слежкой и шантажом, выхватил неведомо откуда нож и вонзил его в грудь барона Гольца.

– Как сейчас, все стоит перед глазами… – измученный собственным рассказом, князь промокал лоб платком. – Кровь… Хрипы… Господь свидетель – я никого не убивал!

– Охотно верю вам, князь, тем более я вижу вашу готовность содействовать следствию… – кивнул Дмитрий Антонович. – Кстати, о содействии: имеется одна маленькая деталь, которую мне бы хотелось уточнить! А именно: каким образом в кулаке покойника оказалась зажата стеклянная зеленая подвеска с вашей маски Прозерпины? Ведь это улика, скажем так, весьма весомая, несмотря на свою миниатюрность!

Схватившись за виски, князь выдохнул:

– Ах, конечно! Моя маска! Маска лежала у меня на коленях, так как в карете я, понятно, уже ее снял… А так как барон сидел рядом, то в момент нападения машинально ухватил ее и удерживал, пока бился в агонии. Когда все было кончено, я с трудом вырвал маску из его руки! Но я не убивал, клянусь вам честью! Вы говорите, у меня была корысть в том, чтобы барон навсегда исчез… Но поверьте, граф Обольянинов совершил это злодейство, не посоветовавшись со мной! Он решил разом порешить мои прискорбные финансовые дела, избавив меня от старого картежного долга! – заключил Белозерский.

– Зачем же ему потребовалось оказывать вам такую услугу? – резонно усомнился Савельев. – Неужто вы были так дружны?

– Какая там дружба… – князь презрительно оттопырил нижнюю губу. – Да он просто хотел связать меня навсегда этой услугой и сделать из меня шпиона! Ему это было выгоднее, чем мне, поверьте! Что – долг… Долги я всегда платил, вам это скажет любой! Заплатил бы и ему… У меня нет привычки убивать своих кредиторов!

И князь приосанился, на миг обретя прежнее чванливое выражение лица. Савельев смотрел на него выжидательно и невозмутимо:

– Значит, он хотел сделать из вас шпиона? Он вам об этом прямо сказал?

– Разумеется! Однако не сразу, а несколько месяцев спустя, приехав ко мне в Москву…

Илья Романович подробно рассказал и о том визите Обольянинова, не забыв сообщить о своем решительном отказе шпионить, но не упомянув одну немаловажную деталь. Он ни словом не обмолвился о том, что пытался тогда отравить графа, подсыпав яд в настойку травника, и что тот лишь чудом, благодаря стараниям маленького Глеба, не отдал богу душу. Признаваясь государственному чиновнику в своих неизменно горячих патриотических чувствах, Белозерский был очень рад тому, что не пришлось вдаваться в некоторые подробности относительно бала-маскарада в Павловске, на который он так стремился попасть при посредничестве Обольянинова. Между тем Савельев знал, что главной целью поездки князя было опередить Елену, искавшую защиту у матери-императрицы от козней дядюшки. Белозерскому необходимо было очернить племянницу перед Марией Федоровной, исключив всякую возможность высочайшей помощи «этой авантюристке». Однако статский советник решил не смущать своего собеседника. Он дотошно, хотя и слегка неряшливо записал показания князя и на прощание сказал:

– Вполне возможно, вам придется приехать в Санкт-Петербург и там подтвердить ваши слова.

– На Евангелии поклянусь, – сложив ладони и закатив глаза к потолку, пролепетал Илья Романович. – Ни перед Господом не грешен, ни царю не виноват!

* * *

Выйдя во двор уже в сумерках, незаметно сгустившихся над Москвой, Дмитрий Антонович повернул за угол особняка, чтобы сесть в ожидавший его наемный экипаж. Там он столкнулся с очень странной процессией, направлявшейся в гостевой флигель усадьбы Белозерских. Возглавлял ее молодой человек, который нес на руках девушку. Та казалась бездыханной. Сумерки не помешали зоркому взгляду Савельева опознать в юноше доктора Роше, а в девушке – индийскую принцессу, блиставшую на балу в Царском Селе, где она танцевала с самим государем-императором. Статский советник был настолько ошеломлен, что не нашелся с вопросом и молча посторонился, уступая дорогу. Юноша на него даже не взглянул, так он был поглощен созерцанием своей драгоценной бесчувственной ноши. За доктором по пятам следовали старый слуга и горничная, одетая не без кокетства и похожая на француженку. Они также едва обратили внимание на уступившего им дорогу господина. Замыкала процессию одиноко идущая дама. Ее осанка и походка показались Савельеву смутно знакомыми, и когда он взглянул даме в лицо, то не удержался от негромкого возгласа:

– Елена Денисовна?! Вот встреча!

– Савельев?! – Елена была изумлена не меньше. – Вы меня напугали… Выскочили из-за угла, как черт из табакерки! Вы всегда возникаете на моем пути не к добру…

– Как знать, – пожал плечами статский советник, – может быть, именно сейчас я оказался в этом месте и в это время вам на благо?

– Прошу вас, не философствуйте, это вам нейдет! – раздраженно воскликнула виконтесса. – То, что мы снова встретились с вами, для меня ничего не значит. Позвольте, я тороплюсь…

Елена намеревалась идти, но Савельев решительно преградил ей дорогу.