«Вопросы, которые мы не умеем задавать? – Удивился Тувияу. – Может, лучше начать их задавать, ибо тот удивительный раввин сказал нам, что делать. Он сказал то, что говорят все, чтобы мы как можно скорее двигались дальше и не останавливались, пока не доберемся до графа Лопатина и сообщим ему горькую весть. Так мы сбросим с себя позор греха, говорят все, и граф повезет нас на суд в Итиль. Кто-то из вас слышал что-либо иное от кого-либо в нашем пути?»

«Желудок мой даже подпрыгнул», – сказал Песах.

«Что они хотят от нас? – Заныл Гедалияу. Это так не подходило молодому человеку, вооруженному до зубов, или даже очень подходило парню двадцати лет, оказавшемуся в столь большом затруднении и не имеющему сил из него выбраться.

«Первым делом, – сказал Ханан, поглаживая пейсы, – мы должны выполнить заповедь – сообщить горькую весть. Если нет, это будет нарушением закона, как будто мы пытались это утаить. Как запрещено еврею утаить оплату рабочему, трудившемуся до утра, так запрещено утаить сообщение хотя бы один лишний час. Сообщение – это пропажа, которую надо вернуть ее владельцу».

Слова Торы хоть и были жесткими, неожиданно успокоили мучавшиеся души четверых. Был какой-то чудесный отсвет в этих словах, какая-то логичность, какой-то долг, который обязаны были исполнить, долг небольшой, который не рушит основы, долг, простой в исполнении, понятный и не приносящий душе боль.

Ханан, ощущая поддержку товарищей, продолжал: «Я не испытываю страха перед судом в Итиле. Кто может решить, что мы совершили преступление? Что можно требовать от шее™ юношей, что вышли в путь и наткнулись на нечистую силу, которую не могут осмыслить даже великие мудрецы?»

«В древние времена за это осуждали на смертную казнь без суда и следствия», – сказал Гедалияу. А Товияу покачал головой и добавил: «Четыре коня, к которым бы нас привязали, рванули бы и разорвали нас на части».

Оба, Гедалияу и Товияу, принадлежали к одной большой семье-семье Каплан. Это была хазарская семья, в которой детям перед сном родители еще рассказывали истории давних времен, когда хазары еще не были иудеями. И в былях этих вставал темный всадник на черном коне, который по завершению победного боя вздымал свое копье, и на нем был начертан магендавид.

«Но древние времена прошли, – сказал Ханан, – теперь мы иудеи. Иудеи не казнят, и все это дело насчет того, каков наш долг – в противостоянии князю тьмы с его воинством, не ясен. Это те дела, которые подобны горам, висящим на волоске. Редкий случай, и повеления тут противоречат друг другу. Понятно, что иудеи не быстры на казнь, как язычники. Без следствия, обсуждения, защиты. Объясним, что случилось и нас, несомненно, поймут. Может быть, даже похвалят нас, и мы возвысимся вместо того, чтобы быть наказанными. Пусть вас зря не пугают».

Все молчали, задумавшись над его словами, которые вселяли каплю надежды.

«Туман все еще не ослабел», – сказал Ханан после продолжительной ходьбы.

«Объясните, – сказала неожиданно Тита громким голосом, так, что все ее услышали, – что же это такое – евреи или иудеи?»

«Хороший вопрос», – рассмеялись все, – ну, объясни ей, Ханан».

«Я объясню тебе, – сказал Песах, – иудеи верят в единого небесного Бога, мы его народ и выполняем Его волю».

«Ну, это не точно», – сказал Ханан, жаждущий взять на себя ведущую роль в этой беседе, но слова его были прерваны, и вопрос о том, кто объяснит это сбитой с толку чужеземке, остался нерешенным, ибо звуки музыки донеслись из тумана, звуки трехствольной флейты.

Они остановились, прислушиваясь. Музыка была слышна издалека, но тонкий звук флейты доходил до всех ясно и отчетливо.

Все, без всякой команды, стали двигаться в сторону этих звуков.

Мелодия не прекращалась, пастушья мелодия, знакомая всем, связанная с весной. Как только она закончилась, ее подхватили все четверо, насвистывая мотив. И даже Тита подхватила его через пару минут. Мотив был прост и легко запоминался.

«Я тебе позже объясню, что такое – иудеи», – сказал ей Песах и коснулся ее плеча.

Она улыбнулась ему и кивнула головой. Удивительно – каким влиянием на него обладал такой простой ее кивок. Он весь словно засветился, и это видно было по его лицу и движению плеч. «Что-то мучает ее», – думал Песах, – она ищет изменений в жизни. Хорошо бы ей не торопиться». Но я не рекомендую никому быть уверенным в том, что Тита не будет торопиться.

Мелодия флейты усиливалась, но туман оставался таким же плотным, как и раньше. Из его глубины возникли аисты, стоящие на одной ноге и пытающиеся что-то проглотить с явным трудом. Нельзя было различить, что они едят. Возникли они лишь на миг размытыми из густого тумана, и тут же удалились и исчезли. Товияу мнилось, что он видит тонкую женскую руку. Двоюродному же брату его это виделось двуглавым змеем.

Они продолжали двигаться в сторону мелодии, и когда звуки уже были достаточно близкими, один из парней закричал «Эгей». Крик этот известен во все времена – «Эге-гей».

Мелодия смолкла.

«Я здесь», – раздался голос паренька, – кто вы?»

«Четыре парня и одна служанка!» – закричал в ответ Ханан. Все обрадовались, услышав голос парня, а не старухи.

Что это такое? Служанка? – возмутилась про себя Тита, ожидая, что Песах отреагирует на это. Но он даже не обратил на это внимание, считая, что это не время – реагировать, и промолчал. Дорого ему обойдется позднее его молчание. Будь осторожной, Тита. Вообще Титы – большие специалисты по разрушению. Будь осторожней, Тита, чтобы не сжечь на костре любовь. Что может быть мудрого в этом?

«Ничего не видно», – закричали они в слепоту тумана, – продолжай играть».

«Ты знаешь песню «Владыка мира»? – с большим воодушевлением закричал Ханан, и рассмеялся, услышав собственный голос.

В ответ пришла из тумана иная мелодия, знакомая рыбацкая песня.

Флейтисты нашли в этой песне прекрасную возможность продемонстрировать виртуозность игры, быстроту движения пальцев по клавиатуре при исполнении песни о водах и рыбах.

Из тумана смутно возникли коровы, опустившие потухший взгляд долу. Но парни не смотрели в глаза коров и не замечали их странно изогнутые рога, похожие на взметенные руки утопающего. Они торопились к пастуху, игра на флейте которого теперь слышна была совсем близко, и он тут же возник перед ними, окруженный стадом. Он сидел на невысокой горке, на пастушьем складном сиденье на одной ножке.

«Ай, – он смущенно улыбался, вкладывая свисток и флейту в кожаную сумку, помахал рукой, – привет».

«Почему ты не сыграл «Владыка мира», – спросил его Ханан, и Тите показалось, что лицо пастуха скривилось, и улыбка исчезла. Он облизал языком губы.

«Погляди на его язык, – шепнула Тита Песаху, – он очень тонок и чёрен».

«Чёрен? Тонок? – Переспросил Песах. – Не думаю. Как ты вообще можешь что-то видеть? Ведь все размыто».