Найдем в списке имя Ривки Бина, вязавшей погребальные полотна и создавшей предприятия по вязке. Специалистки по спицам, которые никогда не возвращались и распускали нити во всей истории пряжи, на которой птицы насвистывали перед красавицей.

Встретим героя Йеледела, веселого принца, который топил мусульманские корабли, ныряя под их днища.

И все они исчезли. И Ханан, который, конечно же, ничего не стоит рядом с этими людьми, тоже исчез, и мы ничего о нем не знаем. И не знали бы о нем ровным счетом ничего, даже если бы он победил дьявола Самбатиона, последнего из отчаявшихся демонов Хазарии. Так что, иди, Ханан, иди, красавчик, иди туда, куда влечет тебя сердце, это уже ничего не меняет.

Кстати, через несколько месяцев ты откроешь, что и за школьными столами и в книгах есть свои разочарования и явно нечестные препятствия, которые тебе не под силу преодолеть. Ну, иди, Ханан, сгинь с наших глаз, ибо мы должны продолжать свой путь, чтобы сообщить страшную весть графу Лопатину.

Восемь дней назад Деби оставила Ахава. Все ночи и дни Ахав думал только о ней. Каждую минуту, каждую секунду, и даже долю секунды. Он вставал с мыслями о ней утром и засыпал с нею ночью. Даже если она ему не снилась, именно она и снилась. Только раз она возникла с кудрями и в ином одеянии. Днем его не отпускала боль. Однажды, когда он пытался с ней поговорить, она тактично сократила эту возможность, сведя ее до нуля. И он сидел в отдалении от нее, и кровь в его жилах текла наоборот, чем ей полагается течь. Да, именно так это было. Как может любовь к девушке, в которой нет ничего выдающегося, и каждый может заметить ее недостатки, привести к тому, что кровь будет течь в жилах в обратном направлении? Может ли такое быть? Да, может, и это еще ничего, ибо ощущение в теле вообще нельзя описать словами. От этого белело лицо, и пылал мозг, это сжигало и леденило. Целый день он беседовал с ней про себя. Почему ты это делаешь? Он обращался к ее чувствам, к логике, и знал, что ничего не поможет: она сказала – нет, и так думает – нет.

Что делать? Есть в мире кто-либо, кто может сказать Ахаву, что делать? Простыми словами: сделай то-то и то-то, и будет то-то и то-то. Кто знает, пусть скажет, ибо жизнь Ахава разорвана на части. И он не может понять, что сделал плохого. Только не советуйте ему убивать беса, укравшего детей и добрался до Рима, чтоб их найти, и тогда душа Деби снова расположится к нему, и тело ее, и грудь, и губы ее раскроются для поцелуя, а не будут сжаты как в тех поцелуях, которые он еще успел у нее вырвать. Только это не говорите, ибо это не совет, и это не то, что он не в силах сделать.

Почему, Деби, ты перестала любить меня, как раньше? Ведь и раньше я знал, что не способен на такие большие дела, и все же ты любила меня. Говорила – «как я по тебе соскучилась», и таким голосом, что все у меня обрывалось внутри, Почему же ты перестала так говорить, перестала разрешать мне касаться тебя? Почему я чувствую, что ничего в тебе не захватил, и даже то, что было между нами, начисто стерлось? Как это я, который покорил стольких девушек, ощущаю, что ты, девственница, знаешь больше меня то, что неверно сделал. И что не сделал такого, что ты хотела? Дай мне еще хотя бы один шанс, Деби, чтобы убедиться, насколько нам хорошо вдвоем. Ох, Деби, да иди ты ко всем чертям, кому ты вообще нужна, Деби, мне ты нужна. Ты даже не представляешь, что сделала со мной. Влюбилась в меня, и вдруг-хватит. Нет, я не могу, Деби, я знаю, что чем больше буду показывать, насколько тебя люблю, тем скорее ты отдалишься от меня. Так это всегда.

Так почему я не могу хотя бы молчать Держаться подальше. Не говорить тебе о моей любви.

Хуже всего, что разговариваешь со мной с нежностью, как это было вчера, противно даже вспомнить. Я пришел во время, когда ты стирала, стоял за твоей спиной и говорил о своей любви к тебе, что я схожу с ума, и видел, как ты продолжаешь стирку, сосредоточившись на пятнах рубахи твоего брата И я сказал: «Ужасно, ты не со мной».

«Да, – сказала ты, – это должно быть ужасно, когда говоришь такое в уши, которые тебя не слышат», – и ты даже не повернула голову, не подняла ее от лохани. Но ты слышала боль моего молчания, и ты добавила: – «Мои слышат».

Твои уши слышат? Это верно? Или ты просто жалеешь меня, и хочешь еще лишний час облегчить мне страдание, хотя у тебя уже созрело окончательное решение. Но ты хочешь, чтобы я успокоился, наконец.

Почему мне никто не сказал, что это так больно? Почему говорят, что это пройдет? Это никогда у меня не пройдет. Даже если прекратится боль, исчезнет жжение в груди, одышка. О чем это говорит? Чувство потери останется – Деби не моя, это факт. Факты остаются, даже если жалобы не слышны.

Как ты сказала мне: «Чем я заслужила?» Как ты говорила: «Ты никогда мне не надоешь. Я бы на твоем месте не беспокоилась». И еще: «Я так сильно тебя люблю». Где это всё? Из-за этого и я совсем растаял, даже слишком. Быть может, именно поэтому в твоем сердце чувство погасло. Так это у женщин Нельзя их слишком любить, или любить все более, чтобы и они любили все более. Именно, это я хотел, Деби, и все время рвался говорить, как я тебя люблю. Что, это преступление? Я должен быть за это наказан? Ты же сама была удивлена и сказала: «Ты хочешь мне сказать, что мог не говорить, что ты меня любишь? Это вначале, когда произносил эти слова с осторожностью. Ну, так вот, для тебя я снова произношу эти слова: я тебя люблю. Помогает мне это? Поэтому ты перестаешь меня любить? И что мне с того, что я пытаюсь сейчас доказать тебе, что это из-за тебя? Это еще хуже, ибо ты будешь чувствовать, что я делаю всё по твоей указке, и это не добавит мне уважения в твоих глазах Хватит, Деби. Будь снова моей. Будь моей хотя бы на миг, и я буду в нем жить вечно.

Так это все случилось, и я лишь описал немного из того, что случилось, три, четыре, восемь, десять дней, две-три недели на утро после пасхальной трапезы, когда Деби оставила Ахава.

В эти мгновения четыре товарища Ахава находятся в тумане. И впереди всего неделя до праздника Песах. Если мы бы попытались описать все, что думал Ахав о Деби, не хватило бы всей этой книги. И если мы будет ожидать в будущем момента описания этой боли и беспомощности, примерно, через несколько глав, это будет зря, ибо боль эта доходит до нас, до меня, автора, через время в тысячу лет.

«Городской стражник, пожалуйста, защити меня на этом дереве. Не руби этой ветки, моей юности, и он защитил меня и мою любовь, мы были детьми девяти лет. Теперь я защищу его». Так пела Тита про себя песенку, которую помнила из своей деревни, на славянском языке, почти совсем ею забытом. Но песню не забывают.

Она уже совсем отчаялась, объяснит ли ей кто-либо, что такое и кто такие – иудеи, и смирилась с тем, что это так и не случится.

Они сидели на солнце, недалеко от стены тумана, и почти ничего не делали. Время шло, кони с хрустом и удовольствием жевали свежую зеленую траву этих плодородных земель, которые могли отлично прокормить живущих на ней людей, конечно, при условии, что они не отдадут их людям со злыми намерениями, к примеру, монголам, или людям с добрыми намерениями, к примеру, коммунистам.