Насильственная смерть Вителлия отмечена пафосом, отсутствующим во многих источниках. Подобно своим предшественникам, Гальбе и Отону, он добился в своей смерти мимолетного величия, которого был лишен при жизни. В последнюю минуту необязательные и малонадежные люди покинули и осмеяли своего императора, который в лучшие времена обладал всеми чертами добродушного бонвивана, за исключением способности отделять потворство своим слабостям от отвратительной неумеренности. Людское отступничество оказалось закономерностью в тот год конфликтов и вооруженной неопределенности, в то время как Рим пытался идти вперед в политическом вакууме, последовавшем за смертью Нерона. Когда солдаты силком поволокли Вителлия по улицам в убогом обличье, толпа насмехалась и глумилась над ним. Ее претензии не были политическими или даже экономическими. Объектом презрения стали его телесные недостатки. В этой интерлюдии, когда ставки были максимальными, простые римляне не вспоминали протесты предков, рассерженных, например, предложением царской короны Цезарю на празднестве луперкалий: убеждения сменились мальчишеским осмеянием. Толпа швыряла в Вителлия грязью и навозом. Она обзывала его «обжорой и поджигателем», смеялась над истерзанным телом. Напрасно этот человек, который почти ни на что не претендовал, с неуместной прямотой приписывая завоевание империи своей армии, умолял о пощаде: «Ведь я же был вашим императором!» Они отрубили ему голову, чем навсегда лишили возможности получать удовольствие от яств. Потом воины крюками поволокли его тело к Тибру, точно так же, как мясники или торговцы рыбой управляются со своим товаром, и это действо, несомненно, тоже сопровождалось непристойным смехом. Богиня Минерва, которую Вителлий избрал своей защитницей, отказалась вмешиваться путем знамений или препятствий для толпы, несмотря на то что в ее честь император создал Астрономический шедевр из тошнотворных «деликатесов»: в «Щит Минервы» входили такие ингредиенты, как фазаньи и павлиньи мозги, печень щуки, языки фламинго и молоки миног, причем каждый компонент этого блюда завозился из самых далеких уголков империи.[210]

В 1882 году отвратительное зрелище последних часов Вителлия вдохновило французского художника Жоржа Рошегросса, который позднее специализировался на широкомасштабных полотнах, изображающих сцены античной жестокости. Его вселяющая ужас картина «Народ волочит Вителлия по улицам Рима» имела такой успех, что он спустя два года перестроил композицию и завоевал престижную премию «При дю салон» картиной «Андромаха», где изобразил отрезанные головы, оголенные груди и потоки крови. Действие обеих картин, написанных в мрачных красках, разворачивается на лестнице, по которой беспорядочной грудой спускаются персонажи с напряженными лицами. Схваченная и связанная Андромаха отчаянно борется. Она показывает на ребенка, вероятно, Астианакса, своего сына от Гектора: она больше никогда его не увидит. В случае Вителлия борьба уже окончена. У него отнимают не ребенка, но саму жизнь, однако он не сопротивляется. Император крест-накрест связан веревками, словно неуклюжее жертвенное животное. Тога упала с плеч, шея и лицо покрыты пятнами крови. Покорный и несопротивляющийся, со страхом в глазах он ожидает неминуемой смерти. Ему под подбородок грубо уткнулось острие копья. Написанная в темных тонах, малопривлекательная картина Рошегросса отражает исчезнувшую надежду жертвы и анархию толпы, воспроизводя отображенные в источниках трагические события. «Вы камни, вы бесчувственней, чем камни! О римляне, жестокие сердца»[211], — упрекает Марулл толпу за предательство Помпея в шекспировском «Юлии Цезаре». То же самое происходит с Вителлием. Возможно, в пустых глазах императора тускло светит сожаление о том, что преданные ему войска когда-то отказались принять отречение от власти, которое было одним из здравых шагов в его коротком, бессмысленном принципате.

Наверное, это был неизбежный конец для примерного римлянина, который был любовником Тиберия, участвовал в гонках колесниц с Гаем Калигулой и в азартных играх с Клавдием, толкал Нерона на унижения в театре, и чья популярность как принцепса покоилась на репутации театрального завсегдатая. Неважно, что он в начале правления отклонил титул цезаря: его вознесло наследие Юлиев-Клавдиев и оно же его уничтожило. Его самозабвенные крайности увековечили излишества и расточительность наследников Августа в следующей главе истории императорского Рима. По словам Диона Кассия, «отличаясь ненасытной страстью к еде, он постоянно изрыгал все, что съедал, наслаждаясь одним только поглощением пищи»[212], и этот процесс повторялся по необходимости три или четыре раза в день со рвотными и слабительными средствами, причем каждый пир обходился более чем в 400 тысяч сестерциев. В 69 году, как покажет Веспасиан, Вителлий понял, что мотовство больше не является гордой привилегией принцепса. Времена изменились. Но не Вителлий.

Он не был, как мы видели, первым императором Рима, не сознающим своей ответственности перед государством. Тем не менее девятый цезарь был первым, кто последовательно проявлял безответственность с позиции слабости. «Вителлий никогда не был в состоянии настолько предаться делам, чтобы забыть об удовольствиях», — пишет Тацит.[213] История его правления показывает, что он очень редко бывал занят серьезными делами, будучи поглощенным неким подобием сладкой жизни, попеременно объедаясь и опустошая желудок, в то время как его армия на берегах Тибра становилась жертвой дизентерии либо излишеств, подобных его собственным, а далекие легионы собирались под знаменем Веспасиана. Поскольку Вителлий был игрушкой в руках своих войск, он, возможно, никогда не стремился к верховной власти. Трон был завоеван для него в единственной битве, в которой сам Вителлий не участвовал. Но капитуляция Отона не означала окончательного военного поражения, так как у императора, властвовавшего всего три месяца, оставалась поддержка как среди населения, так и среди военных. «Особенно буйствовали солдаты Четырнадцатого легиона, которые вообще не считали себя побежденными», — свидетельствует Тацит.[214] Вителлий ответил на это, отправив XIV «Парный легион Флавиев победоносного Марса» в Британию — расположение достаточно отдаленное от Рима, чтобы гарантировать спокойствие. Он также приказал перебросить в Испанию другой беспокойный легион, Первый Вспомогательный. В других случаях, он, казалось, не ощущал того чувства неуверенности, которое характеризовало третью за год смену власти. Угроза восточных легионов, очевидно, оставила императора равнодушным: — Дион Кассий пишет, что он «продолжал устраивать гладиаторские игры и предаваться прочим развлечениям».[215] То же самое относится к волнениям на Рейне, которые со временем только усиливались. Интересы Вителлия были сосредоточены ближе к дому: бесконечная череда пиров и новая императорская гвардия, сформированная после роспуска преторианцев. Их заменили двадцать тысяч доблестных германских легионеров, недисциплинированных и мародерствующих, и это было слишком много для города. Когда Вителлию стала угрожать опасность, он призвал на помощь своих поваров, чтобы те тайно вынесли его из дворца на носилках.