Потом он из армии дезертировал, перешел на нелегальное положение, пытался организовать военное восстание, был арестован, приговорен к смертной казни, но по амнистии расстрел заменили 20-летней каторгой. Перед самой отправкой на каторгу ему удалось бежать и перебраться за границу. Там он примкнул к меньшевикам и подружился с Троцким, который оставил о нем такие воспоминания: «Антонов-Овсеенко по характеру импульсивный оптимист, гораздо больше способный на импровизацию, чем на расчет. В качестве бывшего маленького офицера, он обладал кое-какими военными сведениями. Во время большой войны, в качестве эмигранта, он вел в парижской газете “Наше слово” военный обзор и нередко проявлял стратегическую догадку».

Февральская революция позволила Антонову-Овсеенко в июне 1917 года вернуться в Россию, где он сразу же вступил в партию большевиков. В качестве секретаря Петроградского военно-революционного комитета Антонов-Овсеенко принимал активнейшее участие в Октябрьском вооруженном восстании. Джон Рид в книге «Десять дней, которые потрясли мир» вспоминал:

«В одной из комнат верхнего этажа сидел тонколицый, длинноволосый человек, математик и шахматист, когда-то офицер царской армии, а потом революционер и ссыльный, некто Овсеенко, по кличке Антонов. Руководил действиями красногвардейцев, революционных солдат и матросов во время штурма Зимнего дворца, после чего арестовал Временное правительство. На проходившем в это время II Всероссийском съезде Советов 26 октября 1917 года Антонов-Овсеенко доложил депутатам о заключении в Петропавловскую крепость министров Временного правительства».

В декабре 1917-го Антонов-Овсеенко, имевший военное образование, что было редкостью среди большевистского руководства, был направлен на Юг руководить боевыми действиями против казаков атамана Каледина. Во главе южной группы советских войск Антонов-Овсеенко вступил в Харьков и приступил к формированию Украинской советской армии, действовавшей против немцев и петлюровцев. Не церемонился он и со всякого рода классовыми врагами. Когда владельцы харьковских предприятий отказались выплатить рабочим заработную плату, протестуя против введения 8-часового рабочего дня, Антонов-Овсеенко посадил 15 предпринимателей в вагон поезда и потребовал от них миллион наличными, угрожая в противном случае отправить их на работу в рудники. Эту акцию активно поддержал Ленин, отправив ему срочную телеграмму: «Особенно одобряю и приветствую арест миллионеров-саботажников в вагоне I и II класса. Советую отправить их на полгода на принудительные работы в рудники. Ещё раз приветствую вас за решительность и осуждаю колеблющихся».

В эти же дни Антонов-Овсеенко впервые проявил себя как дипломат: во главе советской делегации он был направлен в Берлин для ведения переговоров с представителями германского Генштаба о возможных совместных акциях против войск Антанты, высадившихся на Севере страны.

По окончании Гражданской войны он был переведен на хозяйственную работу, но ненадолго. В августе 1920 года вспыхнуло массовое крестьянское восстание в Тамбовской губернии. Подавление тамбовского восстания стало приоритетной задачей советской власти. Полномочная комиссия ВЦИК во главе с Антоновым-Овсеенко сосредоточила в своих руках всю власть в Тамбовской губернии и добилась того, что в этот район были переброшены крупные воинские формирования и боевая техника, включая артиллерию, бронечасти и самолеты. Численность красноармейцев достигла 100 тысяч человек, и командовал этой армией прославившийся при подавлении Кронштадтского мятежа Михаил Тухачевский.

Общий язык Тухачевский и Антонов-Овсеенко нашли быстро и в боевых операциях против тамбовских крестьян применяли все имеющиеся в их распоряжении средства, включая авиацию, артиллерию и даже газы, не говоря уже о массовых расстрелах заложников.

В 1922 году Антонов-Овсеенко был назначен начальником политуправления Реввоенсовета республики. Активно выступая против усиления власти Сталина, он поддержал Троцкого и даже пригрозил поднять всю Красную армию на защиту Троцкого, если кто-либо вздумает его тронуть. Как известно, Сталин ничего не забывал и таких обид не прощал. Через пятнадцать лет Антонову-Овсеенко напомнят об этом демарше и поставят к стенке. Но тогда защищать Троцкого не пришлось, а вот зарвавшегося начальника политуправления от должности отстранили и, от греха подальше, отправили полпредом в Чехословакию. Потом были Литва, Польша и, что особенно важно, Испания, где он выполнял обязанности генерального консула СССР в Барселоне.

О том, что творилось тогда в Испании, написаны сотни книг, но ни в одной из них нет эпизода, который я узнал из уст непосредственного участника этих событий Николая Лященко, который в качестве советника провел в Испании почти два года. Я расскажу об этом так, как в конце 1990-х рассказывал он, к тому времени генерал армии и Герой Советского Союза.

«Раньше я об этом не рассказывал — уж очень поганая история, но что было, то было. Думаю, настала пора об этом рассказать. Это случилось на аэродроме Барахас, что неподалеку от Барселоны. Я приехал туда, чтобы отчитаться Антонову-Овсеенко о своей поездке на передовую. И вдруг над аэродромом появился немецкий “юнкерс”. Он шел без всякого прикрытия и, сделав разворот над аэродромом, сбросил на парашюте какой-то ящик. Я было бросился к ящику, но Овсеенко меня остановил:

— Куда, дурья башка?! Там может быть мина. Вызвать саперов!

Когда, соблюдая предосторожности, саперы вскрыли ящик, оттуда пахнуло такой мертвечиной, что некоторых тут же вырвало. А когда отдернули лежащую сверху тряпку, не выдержал и я: в ящике лежал изрубленный на куски труп. Руки, ноги, голова валялись отдельно, а тело превращено в груду окровавленного мяса. Когда же на дне нашли обрывки униформы летчика, стало ясно, что это было местью немецких асов за сбитые самолеты, ведь страшный груз сбросил “юнкере” с эмблемой “Кондора”.

Тут же выяснилось, что накануне с задания не вернулся летчик-истребитель Хосе Галарс, которого ранили в воздушном бою. Капитан Галарс сделал вынужденную посадку на территории противника и попал в плен, именно он стал жертвой арийских мясников.

Испанцы хотели как можно быстрее его похоронить, уж очень нестерпимым был трупный запах, но Антонов-Овсеенко попросил не спешить и по рации вызвал на аэродром генерала Дугласа, на самом деле Якова Смушкевича — нашего главного советника по авиации. Когда тот приехал, то, прежде всего, пригляделся к голове трупа. А потом выдал такой семиэтажный мат по адресу Гитлера, Франко и всей их фашистской камарильи, что даже мы, привыкшие к окопной жизни, затыкали уши.

— Я так и думал, — мрачно заметил наш генеральный консул. — Но ты уверен? — спросил он у Смушкевича. — Абсолютно уверен?

— Да он это, он, — горестно ответил Дуглас. — Володька Бочаров. Вологодский парень. Я же писал представление о его награждении орденом Красной Звезды.

— А что это за записка? — достал Овсеенко какую-то бумажку из кармана капитана Бочарова. — Эге, да это тебе, — протянул он записку Смушкевичу.

— Ну-ка, ну-ка, — развернул бумажку Смушкевич и начал читать вслух: — “Это подарок командующему воздушными силами красных. Пусть знает, что ждет его самого и его большевиков”. Вот наглецы! — взорвался Смушкевич. — Башки бы им поотрывать!