litbaza книги онлайнИсторическая прозаТайны русской дипломатии - Борис Сопельняк

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 51 52 53 54 55 56 57 58 59 ... 73
Перейти на страницу:

Как следует из этого документа, Штерн подозревался в троцкистской и заговорщической деятельности. Изобличал его в этом известнейший в те годы журналист Михаил Кольцов, который в 1939-м был арестован, а в 1940-м расстрелян. Под пытками у Михаила Ефимовича выбили соответствующие показания и теперь дали им ход. В том же духе высказались бывшие начальники Разведуправления РККА — тоже расстрелянные — Урицкий и Берзин, назвавшие Штерна членом заговорщической группы. Еще дальше пошел бывший военный атташе во Франции Венцов, который заявил, что неистовым троцкистом Штерн стал еще в 1931 году, когда группа красных командиров была командирована для учебы в Германию.

По тем временам такого рода показаний для ареста было вполне достаточно. В тот же день был проведен и обыск. Среди изъятых книг, рукописей и документов упоминаются «черновики его писем Сталину и Ворошилову о клевете на 44 листах», какие-то письма от «дяди Саши из Германии», множество секретных бумаг о боевых действиях в Испании, Финляндии, на Халхин-Голе и Хасане.

Кроме того, в описи упоминаются два ордена Ленина, два — Красного Знамени, а также орден Красной Звезды, медали, депутатский значок и Золотая Звезда Героя Советского Союза № 154.

А вот и анкета арестованного. Из нее следует, что Григорий Михайлович Штерн родился в 1900 году в городе Смела Киевской губернии. Отец — врач, мать — домохозяйка. Национальность — еврей. Женат. Двое детей. Член ВКП(б) с 1919 года. Окончил Академию имени М.В. Фрунзе.

На первом же допросе Штерну заявили, что он арестован за «проводимую на протяжении ряда лет активную и сознательную вражескую работу в рядах Красной Армии».

— Я никогда сознательной вражеской работы не проводил! — возмутился Штерн. — И ни в какой контрреволюционной организации не состоял.

— Ваши попытки скрыть от следствия правду будут разоблачены показаниями ваших соучастников по заговору, — многообещающе заметил следователь. — Предлагаю вам приступить к правдивым показаниям.

— Врагом советской власти я никогда не был, — решительно заявил Штерн.

— Вы умело маскировались под честного советского командира, — поддел его следователь, — а на самом деле всегда были врагом родины и партии.

Враг Родины и партии… Более страшного обвинения в те годы пожалуй что не было. Штерн прекрасно понимал, что может последовать, если он не докажет обратного или… не уведет следователя в сторону, признавшись в чем-то другом. И он, как тогда было принято, занялся самокритикой.

— В моей работе было много грубых ошибок, — начал он. — Я был самонадеян и подчас выдвигал плохо продуманные предложения. Я был слишком доверчив к людям, небдителен и излишне болтлив, допуская высказывания, которые можно квалифицировать как антисоветские. У меня были личные обиды и недовольство отношением ко мне некоторых работников Наркомата обороны. Порой я не проявлял обязательной для большевика выдержки и принципиальности.

Закончил он опять же, как тогда было принято, беспощадным самоосуждением:

— Я не оправдал высокого доверия партии, за что заслуживаю самого сурового наказания.

Для выступления на партийном собрании этих слов вполне достаточно, чтобы получить «строгача», но в партии остаться. А вот для того, чтобы получить право на жизнь и избежать расстрельного приговора, такого рода признаний маловато — это ему дал понять следователь на следующем же допросе.

— Вы сказали, что допускали много грубых ошибок. Что это за ошибки?

— Прежде всего, их было немало во время испанских событий 1937–1938 годов. Будучи там главным военным советником, я не добился радикальной очистки республиканской армии от предательских элементов среди командного состава армии. Провалил наступательные операции в районе Брунете и Теруэля. Не обеспечил разворота промышленности на военные нужды.

— Вы только что упомянули о предательских элементах, то есть о хорошо известной «пятой колонне». Какие у вас были контакты с представителями этой «колонны» и когда они завербовали вас в свои ряды?

— Меня? Завербовали? Да как вы смеете?

— Смею, смею! Не вы ли разрешили обменять наших пленных моряков на фашистских врачей, которые проникли в республиканский госпиталь. Ведь вы же знали, что эти подонки в массовом порядке ампутировали раненым бойцам руки и ноги. Этим ребятам достаточно было перевязки, а их калечили.

— Да, я об этом знал, — уронил голову Штерн. — Больше того, я знал, что на суде эти изверги заявили, что именно так вносили свой вклад в дело борьбы с коммунистическим режимом. Республиканский суд вынес им расстрельный приговор, но в исполнение его не привели.

— Почему?

— Потому что в это дело вмешался я.

— Вот видите! — обрадовался признанию следователь. — И при этом вы отрицаете связь с «пятой колонной»?

— Нет, не отрицаю. В этом деле я действительно имел прямой контакт с руководством этой чертовой «колонны». Другого выхода у меня просто не было. Так случилось, что франкисты потопили два наших парохода. Экипажи, а это около семидесяти человек, на дно, к счастью, не пошли и оказались в плену у фашистов. В плену же были четверо наших летчиков, которые выбросились с парашютами из подбитых самолетов. Всем им грозил расстрел. Надо было наших ребят спасать. Но как? И тогда я пошел на сделку: мы отдаем франкистам врачей, а они нам — всех наших пленных. Но я фашистскую камарилью переиграл, — не без гордости заметил Штерн. — Врачей я им вернул не всех, а только тех, кто не мог калечить раненых бойцов, — стоматологов, кардиологов, ревматологов, офтальмологов и, конечно же, терапевтов. Согласитесь, что тот же терапевт или стоматолог не мог отрезать руку или ногу, для этого нужна специальная подготовка. Ну а с хирургами поступили в соответствии с приговором республиканского трибунала.

— А наши моряки вернулись домой?

— Конечно. Куда же им было деваться?

— Разберемся, — многообещающе посулил следователь. — Не исключено, что, пока они были в плену, кто-нибудь да дрогнул и согласился работать на фашистов. Хорошо, с этим вопросом ясно: контакты с «пятой колонной» у вас были, и вы это не отрицаете. А какие еще, как вы говорите, грубые ошибки были в вашей жизни?

— Во время финской кампании я командовал 8-й армией. Разгром 18-й дивизии, которая входила в состав 8-й армии, на моей совести. В те дни, когда ударили 50-градусные морозы, надо было отвести ее на заранее подготовленные позиции, а я этого не сделал. И тогда финны ударили по флангу. Участь дивизии была предрешена, погибло более шести тысяч человек. Распыленное использование авиации — тоже моя ошибка.

— Смотря как на это смотреть, — сурово заметил следователь. — Одни в этом могут увидеть ошибки, которые случаются с каждым командиром, а другие — вражескую работу. Но мы еще к этому вернемся… А что за личные обиды, о которых вы говорили на предыдущем допросе?

— Их было немало, — вздохнул Штерн. — Как известно, перед началом боев у озера Хасан я был начальником штаба Дальневосточного фронта, а потом командовал корпусом, который разгромил японцев. Когда фронт был ликвидирован, мне доверили 1-ю отдельную Краснознаменную армию. И вдруг снимают! Я страшно обиделся и считал, что это сделано с подачи заместителей наркомов обороны Кулика и Мерецкова, с которыми у меня сложились неприязненные отношения еще в Испании.

1 ... 51 52 53 54 55 56 57 58 59 ... 73
Перейти на страницу:

Комментарии
Минимальная длина комментария - 20 знаков. Уважайте себя и других!
Комментариев еще нет. Хотите быть первым?