«Вы не умрете, – писала она ему, – вы не можете умереть, пока я жду вас. Верьте, какие бы ни были тяготы, я буду ждать. Даже если будет казаться, что вас уже нет. Просто я знаю, что вас не может не быть, пока есть я…»

И Виктор Спиридонов с удвоенной силой бил врага, бил без малейшей пощады, а невидимый серафим зорко охранял его от военных опасностей, прикрывая своими крылами. Одним крылом была Система, комплекс знаний и умений, не раз спасавший Спиридонова от, казалось бы, неминуемой гибели и плена, другим – любовь Клавушки, ее надежда на то, что с ним ничего не случится, ее вера в то, что с ним ничего не может случиться.

Для Клавдии Григорьевны Виктор Афанасьевич был всей Вселенной, самой жизнью. Она не могла не ждать его, не могла не верить, что он обязательно вернется. И эта вера невидимым щитом защищала Спиридонова, храня от пули, штыка, картечи, от тифа и гангрены. Наверное, больше, чем что бы то ни было, солдату на войне нужно именно это – любовь и вера тех, кто ждет его дома, кто не спит у детских кроваток и чьи глаза и улыбка вспоминаются в часы коротких затиший.

Великая война была страшнее всех предыдущих. Грохочущие танки, несущие с неба смерть самолеты, клубы отравляющих газов надломили психику многих, и революционное безумие в России, очень может быть, родилось потому, что привыкший к тихой, размеренной патриархальной жизни вчерашний крестьянин оказался не готов ко всему этому.

Но те, кто, как Спиридонов, чувствовал на себе далекий взгляд любимых глаз, не сломались и перенесли все. И когда, по законам логики, надежд на спасение быть не могло – невидимый ангел-хранитель спасал их от неминуемой гибели.

Наверно, ангелы всегда берегут любящие души…

* * *

Что-то стало меняться только в начале шестнадцатого. По фронту поползли странные слухи – говорили, что Россия вот-вот высадит десант в Царьград, что союзники вовсю перебрасывают через Архангельск и Астрахань войска, что-де на фронте видели английские, французские и японские части. Все это было не более чем слухами, но что Виктор Афанасьевич знал точно, так это то, что снарядный голод наконец-то закончился, войска насыщаются боеприпасами и оружием, из тыла прибывает свежее подкрепление. У Спиридонова чесались руки; дай ему былинный меч-кладенец – он бы напролом дошел до Берлина, только бы поскорее вернуться к Клавушке.

Разведка все узнает в первую очередь, и о том, что вот-вот начнется большое дело, Спиридонов узнал загодя. Его разведэскадрону дали особое задание, и с первых дней мая люди Спиридонова навели шороху по тылам австрияков, под шумок захватив несколько высокопоставленных офицеров. Самым ценным приобретением эскадрона стал чешский оберст Земан, не только не сопротивлявшийся захвату, но даже, казалось, ему обрадовавшийся. За этого гуся Спиридонову было обещано производство в следующий чин и не меньше чем орден Святого Владимира, а то так и Александра Невского. Ни того, ни другого, впрочем, Спиридонов не успел получить до февраля следующего года, когда все это совершенно утратило смысл.

В жизни все связано весьма странным образом. Виктор Афанасьевич, который старался набирать в свой эскадрон людей с боевым опытом Русско-японской войны, наверное, удивился бы, если б узнал, что слухи о японцах на фронте распространились благодаря ему. Его люди во время налетов перебрасывались японскими командами, ибо он предусмотрительно рассудил: знатоки русского среди балканских славян – подданных Франца-Иосифа – наверняка найдутся, но вряд ли сыщутся знающие язык далеких островов. Слыша вместо «ура» «банзай» и ощущая на себе приемы дзюудзюцу, которым Спиридонов обучил каждого в своем эскадроне, австрийцы не без основания полагали, что имеют дело с японскими частями, направленными Антантой на помощь русским войскам. А слухи через линию фронта летают не хуже, чем пули…

И вот оно началось: в четыре пополуночи двадцать второго мая фронт грянул таким «концертом», какого Великая война еще не знала; передовая австрияков превратилась в сплошную полосу разрывов, протянувшуюся с севера на юг на десятки километров. Те, кто выжил в этом аду, в панике бросали оружие, оставляли окопы и мчались на запад, спасая свои жизни.

…и нарывались на сабли спиридоновского эскадрона. Начало Луцкой операции Спиридонов встретил в тылу врага, у галицкого местечка Лашев. Его задачей было усиливать хаос, срывать попытки противника контратаковать, сеять панику пусть не очень болезненными, но внезапными, стремительными налетами в гущу многонационального столпотворения, именуемого австро-венгерской армией. У него была постоянная связь с наступающим полком и поддерживающим его дивизионом полевых гаубиц; в некотором роде Спиридонов был ангелом-хранителем своего полка – стоило противнику сконцентрировать силы для контратаки, как спиридоновцы установленными сигналами вызывали на противника огонь своей батареи.

Австрийская армия, конечно, была не чета русской, но то была европейская армия, хорошо подготовленная, обученная и экипированная современнейшим оружием чешских и немецких заводов. В этой ситуации глупо было бы ожидать, что австрияки будут только в панике разбегаться, как зайцы, по полям Волыни и Галиции. Счастье в войне переменчиво, и на исходе, кажется, вторых суток наступления уставшая и вымотанная группа Спиридонова была окружена такими же уставшими, еще более вымотанными, но значительно более многочисленными войсками противника. Спиридонов лихорадочно пытался прорваться из окружения, но лишь бессмысленно терял людей. В конце концов, понимая, что вокруг один враг и никакой возможности прорваться к своим нет, он, рефлекторно перекрестившись, велел указать батарее координаты, где сейчас находились остатки его группы.

Теперь у штабс-капитана оставалось не более двух дюжин донельзя вымотанных людей. Вооружены они были в основном трофейным оружием – винтовками Манлихера, револьверами Раста-Гассера: тем, для чего легче было подобрать боеприпасы противника. Но и при этом боеприпасов не оставалось. Приходилось рассчитывать только на шашки и неизменное дзюудзюцу. Видя, что огонь артиллерии задерживается, Спиридонов оглядел своих подопечных…

…он сам подбирал этих людей – отважных и отчаянных, таких, как он. И бросал их в горнило войны, но всегда старался беречь, и в его эскадроне потери всю войну были минимальными. Он каждого заслонил бы грудью, умер бы за каждого…

…и скомандовал:

– Шашки наголо! Песню запевай!

Что они пели, никто из уцелевших сказать бы не мог, но Спиридонов припоминал, что это была не патриотическая, а какая-то вдохновляющая похабная песенка вроде куплетов про подполковника Кудасова. Откуда у спиридоновцев взялась гармошка – одному богу известно; лошадей они потеряли еще поутру и все это время сражались в пешем строю. Но музыкальное сопровождение придало всему особенный колорит – происходящее представлялось безумным. Обалдевшие австрийцы, разинув рты, глядели, как, горланя непристойности, с обнаженными саблями выходили на них грязные, израненные русские. Удивление многим стоило жизни – удары, броски и подсечки, отработанные давно и далеко от галицких сенокосов, делали свое дело…

Конечно, все в любом случае закончилось бы не в пользу русских: враг значительно превосходил их в численности, и вскоре австрияки взяли бы не умением – так числом, не числом – так измором. Но военная судьба распорядилась по-другому: еще до того, как австрияки поняли, что перед ними не демоны ада, а всего лишь две дюжины измученных русских, разверзлись с треском небеса, и из грохочущих клубов разрывов сорокасемилинейных гаубичных снарядов, не разбирая, где свои, где чужие, с воем обрушился на землю смертельный ливень картечи.