Гос-с-с-споди, прости мою душу грешную!..

Как-то раз Богданов сказал, что в женском бараке есть одна тетка — говорит, что агроном.

— Ну да, агроном, — хмуро кивнул Шегаев. — Камбала вон тоже агроном. Ты любую спроси, что ей больше нравится — елки под дождем валить или, коли агроном, бумажки в конторе раскладывать?

Однако на следующий день все-таки зашел.

Женский барак такой же, как все, — наспех сколоченный сырой ящик в одну доску: не дом, а домовина метров пятидесяти в длину. Доски рассохлись, щели в кулак; в них понатыркано всего, что только есть под руками; при каждом обыске охранники утепление расковыривают в поисках заначек и тайников. В середине стены прорублена дверь, в каждом торце по одному небольшому окну. Стекла если когда и были, то выбиты, дыры заткнуты чем попало.

Внутри тянутся с двух сторон ряды сплошных нар в два этажа. Возле окон печки-буржуйки. Днем они не топятся вовсе, поскольку, по замыслу администрации, население барака должно находиться на работе. Ночью над ними, раскаленными докрасна, сушатся и тлеют груды безымянного вшивого тряпья. И два светлячка керосиновых коптилок — в густых клубах пара и дыма они указывают лагернику путь к печке…

Дверь тамбура нараспашку, не то что в сильные холода. Шегаев потоптался у вторых дверей, из-за которых тянуло привычной кислятиной. Без спешки приотворил, заглянул.

— Здравствуйте, женщины! Можно к вам?

Редкие оловянные палки прошивали сумрачное нутро: свет пробивался через дырявую крышу.

Уголовницы обитали в дальних концах, подальше от двери и холода. В новом этапе, по слухам, большинство было бытовичек и политических.

— Здравствуйте! — повторил Шегаев громче. — Женщины, простите за вторжение! Агроном есть среди вас?

— А ничто! — послышалось откуда-то изнутри. — Мужчинка видный! Заходи, не обидим!

И овечье блеянье смеха.

— Вон там она, — слабо сказал кто-то с нижних нар. — Да вы пройдите.

Шегаев счел за лучшее дальше не ходить, но полшага все же сделал.

На верхних нарах справа от дверей началось какое-то копошение. Потом оттуда стал неловко спускаться человек.

Лагерные ватники часто крыли белой бумазеей. В бараке, где люди лежат, прижимаясь друг к другу если не в силу тесноты, то спасаясь от холода, бумазея быстро становится темной, грязно-серой, в разводах, в пятнах смолы и сажи. Потом она рвется. Тогда ее начинают подчинивать заплатками того цвета, что удается найти… и через месяц-два в сравнении с одеянием лагерника даже наряд огородного чучела кажется образцом элегантности и вкуса.

Вот наконец она встала на твердое и неуверенно повернулась.

Пожилая женщина, коротко стриженная и почти седая. В безжизненном выражении ее одутловатого лица ничто не могло навести на мысль насчет учености или культуры.

— Вы агроном? — досадуя, спросил Шегаев для проформы.

Женщина отпустила руку, которой держалась за край верхних нар и нетвердо приблизилась.

— Да, — ответила она, кивнув. — Агроном.

— Где учились?

— В Москве. Окончила Тимирязевскую академию…

Она сделала еще шаг. Теперь свет из приоткрытой двери барака хорошо освещал ее.

Шегаев всматривался.

Вот как! Если человек знает, что в Москве есть Тимирязевская академия, это значит, что он либо жил неподалеку, либо кто-то из близких просветил… Так или иначе, не совсем из пещеры.

— А до лагеря где работали?

— Я работала… — должно быть, собралась перечислить, но спохватилась: — Ах, до лагеря?.. При Наркомземе работала. НИИ землеустройства — знаете?

Шегаев знал НИИ землеустройства. Межевой институт когда-то заключил с НИИ договор на подготовку кадров среднего звена по специальности «топография», и ему тоже пришлось отчасти этим заниматься. Тогда он имел дело с заместителем директора этого НИИ Наташей Копыловой — молодой, симпатичной, живой, нарядной, хорошо за собой следившей женщиной.

— НИИ землеустройства? — удивленно повторил он. — Интересно!.. Я кое-кого знал там. Кандидат сельхознаук Копылова Наталья Владимировна — слышали?

И усмехнулся — мол, вот как играет судьба: одно только слово отделяет их от того, чтобы здесь, в таежной глухомани, в бараке за колючей проволокой, в зоне, оказалось вдруг, что у них есть общие знакомые там — в мире людей, агрономов, институтов и крахмальных блузок!

— Я и есть Копылова, — глухо сказала женщина.

Шегаев оцепенел.

— А вы кто? — робко спросила Копылова. — Я вас знаю?

* * *

В конторе царила атмосфера напряженной деятельности.

Карпий приказал Богданову соорудить новый лозунг и повесить на ворота вахты текстом внутрь, в зону.

Богданов навел густой известки и теперь мазюкал по кумачу, выводя буквы.

— На что мануфактуру переводит, — вполголоса сказал Вагнер. — У людей белье все потлело, а он лозунги пишет.

● Сельхоз «Песчанский», 23 июня 1941 г.

— Что ему до твоего белья, — вздохнул Богданов. — У него самого белье хорошее, офицерское.

— Кой черт писать такую глупость, — ворчал бухгалтер. — Еще бы ладно краской на олифе. А известку все равно за пять минут смоет.

Шегаев присмотрелся.

«Дождя в поле нет!» — заканчивал работу Богданов.

— Ничего себе, — сказал Шегаев. — Точно, совсем с ума сошел. Льет как из ведра.

— Зимой писали, что труд спасает от мороза. Чуть не до пятидесяти заворачивало, а он людей в тайгу гнал. Не актировал дни. Лозунгом обходился. — Вагнер безнадежно махнул рукой. — Зимой хоть известка дольше держалась…

Вагнер стал толковать, какое невиданно холодное и сырое лето выдалось, и уже с библейской терпимостью в голосе произнес что-то насчет того, что, дескать, разверзлись хляби небесные, — как в зоне началась неожиданная суматоха.

Оказалось, охрана почему-то загоняет всех в бараки.

Шегаев решил остаться в конторе — все равно он жил тут, в отдельной выгородке, — но скоро заглянул солдат, хмуро приказал взять матрас и присоединиться к заключенным.

— У меня пропуск на вольное хождение.

— Не знаю ничего. Карпий приказал!..

Никто ничего не понимал.

Бригады привели с делянок, и это, конечно, не могло не порадовать тех, кто мок с утра: обычно добирались часам к девяти, а сегодня сорвали в четвертом.

Но загнали даже с кухни, так что там и готовить стало некому. Потом все же нескольких увели назад. Поздним вечером притащили пайки и бак с баландой, чего тоже никогда не было, всегда прежде ели побригадно в столовой, то есть под хлипким навесом над несколькими шаткими столами.