видит? Короче, думал, думал и ничего лучше не придумал. Говорю: «Вам соку не принести?» Она говорит: «А почему бы нет?» Я пошел за соком. Там, у бассейна, бар был. Как назло, очередь — человека три. Небольшая, но долгая. Я все время на нее, на Лидушку, поглядываю. И вот, представляете, к ней все время кто-то подходит и заговаривает. Я дергаюсь, этот турок еле отпускает.

И вдруг я вижу: к Лидушке подходит здоровый, черноусый и предлагает коктейль. И она его берет.

Этот черноглазый стоит рядом с ней и что-то ей заливает, а я со своим соком уже и не нужен. Тут я не выдерживаю и говорю турку:

— Ну ты, козел, побыстрей не можешь?

И тут этот турок говорит:

— Могу, а за козла ответишь.

Наш оказался, из Сухуми. Мы с ним посмеялись. Я покупаю, кроме сока, еще персиков, орешков, пирожные, конфеты и иду к ней, к Лидушке. И она благосклонно все это принимает и вместе с этим черноглазым начинает все это поедать, но куда денешься, его уже не прогонишь, приходится ему говорить: «Плиз, сэр». И этот чернокожий начинает так лопать мои пирожные, что у меня остается только одно преимущество — мой великолепный русский язык, опора моя и надежда в этой бурной заграничной жизни. Потому что этот чернощекий ни слова по-русски не знает. Лидушка на ихнем тарабарском тоже ни бум-бум, а по-английски мы все трое на уровне «зе фазер» и «зе мазер». Вот я и не спешу, молчу. Жду, когда они наговорятся.

А там все эти «аи эм глэд» и «файн» уже закончились, и тут я включаю свой фонтан красноречия, поскольку дня два ни с кем не говорил и скопилось много невысказанного.

И теперь уже Лидушка, утомленная мозговым напряжением от иностранного, переключается на меня, и чернобровому делать нечего. Он раскланивается и уходит.

— Я еще подойду, — грозит он напоследок по-английски, а может, наоборот, обещает не подходить. У меня с английским не очень хорошо. «Да» и «нет» путаю.

Говорил мне Карл Маркс: учи иностранный — это еще одно средство борьбы за существование.

Хорошо ему было — его Энгельс кормил, а нам не до языков было — мы материалы съездов учили да его дурацкий марксизм.

Это я уже Лидушке говорю. И она со мной полностью согласна.

Слово за слово. Лидушка рассказывает, что она микробиолог, что не замужем, сыну девять лет. В общем, обычная история. Вечером мы с ней идем на концерт. Здесь каждый вечер аниматоры работают. Садимся на лавку в амфитеатре, начинается представление кого-то там на сцене. И вдруг рядом с Лидушкой, с другой стороны, появляется этот жгучий брюнет, садится и начинает с ней мило ворковать. Мне уже все это не смешно. Минут через десять я затосковал и говорю:

— Я вам не мешаю?

— Пока нет, — говорит она и смеется.

Я сижу, заканчивается эта анимация. Все встаем, под заключительную песню делаем какие-то телодвижения. Идем в бар возле бассейна, сидим, пьем чего-то. Плачу, естественно, я, сухумец мне подливает:

— Что, браток, попал?

Я плачу как джентльмен, а он, ухажер, тоже вроде как джентльмен, но почему-то не платит. Он что-то рассказывает, естественно, по-английски.

Мы напряженно пытаемся понять. Уже головная боль от этого напряжения. По-моему, этот турок и сам не очень понимает, чего говорит. В общем, скоро это все надоедает.

Я наконец говорю ей тихо:

— Может, я пойду?

Она поворачивается ко мне, смотрит долгим взглядом и говорит:

— Я бы хотела уйти с вами вместе.

И все. Туг же сухумец дает счет нашему турку. А мы с Лидушкой улетучиваемся. Берем еще пару коктейлей в вестибюле, бутылку шампанского и отправляемся к ней в номер. Из номера я выхожу уже поздним утром.

А днем, на пляже, я подношу ей шикарный букет цветов. Это у меня обязательно.

Мне было с ней хорошо. И ей, кажется, не слишком со мной противно.

Однажды мы с ней ездили в турецкий ресторан. Ресторан располагался на склоне горы. Вы только представьте себе — вдоль горы спускаются террасы. На террасах столы. А внизу старинная мельница и поток воды, падающей сверху, до сих пор вертит колесо этой мельницы. На самом верху, в этом бурном потоке, лениво покачивая хвостами, стоят в воде огромные форели. Мы выбрали себе по форельке. Сели за стол на террасе, и нам подали жареную форель, овощной салат и бутылку вина. И все это стоило, как потом оказалось, всего четырнадцать долларов. А за такси, как опять же потом оказалось, мы заплатили все двадцать. Во, загуляли! И мы сидели под деревом, а через его не очень густую крону на нас падали теплые солнечные лучи. Мы с аппетитом ели и пили, я ей рассказывал какие-то смешные истории. Она так красиво смеялась, и тогда ее окликнул какой-то ее знакомый. Откуда он взялся на нашу голову? Когда он ее окликнул, я готов был кинуться на него и треснуть по башке.

Какое он имел право знать мою Лидушку?

Уже «мою», отметил я про себя. Ревность плохое качество. Порождено чувством собственности. Мое — и никому больше не принадлежит. Больное самолюбие также отравляет жизнь, подсказывая порочную мысль: «Он что же, лучше меня?» Почему это на него обращают больше внимания? Подходят какие-то два мужика:

— Лида, как ты здесь? Где ты отдыхаешь?

Откуда они взялись? Почему стоят у нашего стола? Хорошо еще, появились две их подружки и на меня уставились. Потом они все пошли на соседнюю террасу.

— Кто-то из бывших? — равнодушно спросил я.

— Да, один старый знакомый, — сказала Лидушка, поскучнев.

Мы прекрасно провели время среди этой журчащей красоты, выпили еще бутылку. И еле дождались, когда таксист довезет нас до Лидушкиного номера. А таксист не спешил. Он все время рассматривал Лиду в зеркало. И мне казалось, что вот-вот он предложит мне цену за нее. В конце он сказал: «Какой женщин», — совсем по-кавказски. Наконец мы остались вдвоем в ее номере. Вот уж праздник так праздник: Лидушка отдается так, что сравнить ее не с кем.

Она — женщина сладострастная. Вот такое словцо вспомнил я из старого лексикона. Она чувствует каждую секунду секса, чувствует и ценит. Она очень благодарная любовница. Рядом с ней чувствуешь себя мужчиной.

Я думал, что это юг, море, солнышко сделали ее такой прекрасной. Бывает — приезжаешь потом в Москву, встречаешь свою южную подругу и — где море, где солнце? Все куда-то пропадает на фоне города и забот, но здесь не