умеющий умелыми руками и минимальными средствами достигать нужных результатов, Фомина прекрасно знала требования режиссера. И что очень важно — была близкой подругой жены Андрея Арсеньевича — Ларисы Павловны.

Редактор фильма

Анатолий Степанов[285] — профессиональный писатель и талантливый кинодраматург, хорошо знал кулуарную кухню «Мосфильма» и Госкино СССР, был поклонником Тарковского и близким другом главного редактора киностудии «Мосфильм» Леонида Нехорошева.

Директор картины

Вилли Геллер[286] работал на «Мосфильме» с младых ногтей, был энергичен, знал всех и вся на студии, что было очень важно, поскольку это было огромное предприятие, насчитывавшее более 5000 самых разных специалистов. Геллер имел хорошую административную команду и сумел вытащить из безнадежной ситуации труднейший фильм «Восхождение» Ларисы Шепитько с трехмесячной зимней экспедицией в Муром и окружающие леса. Мнение жесткой и бескомпромиссной Ларисы о Геллере было для Тарковского прекрасной рекомендацией.

В конце апреля 1976 года Тарковский пригласил Геллера работать с ним на «Сталкере».

Заместитель директора картины Роман Калмыков сыграл заметную роль в первый год работы над «Сталкером». Опытный производственник, интеллигентный, любящий кино, с хорошим вкусом, он умел договариваться с самыми трудными и несговорчивыми людьми.

Ассистент по актерам

Марианна Чугунова была самой надежной опорой Тарковского, неизменным «резервом главного командования».

Она работала с Андреем Арсеньевичем, начиная с «Андрея Рублева», и была чрезвычайно профессиональным, исключительно преданным Тарковскому сотрудником. Марианна, или, как все ее звали, Маша, была не только ассистентом по актерам, но фактически личным секретарем и помощником, всегда точно знающим и предугадывающим решения и желания Тарковского. Она не жалела для Тарковского ни времени, ни сил, ни денег. Маша, вероятно, работала бы с Тарковским и бесплатно, просто из веры в его гениальность, как это часто бывало в межкартинных простоях Андрея Арсеньевича. Ее многолетнее участие, помощь и служение Тарковскому в самом высшем смысле этого слова неоценимы.

Первые работы по «Сталкеру»

* Вилли Геллер: Все началось с того, что пришел Юра Кушнерев[287], уже работавший вместе с Андреем на «Зеркале», и сказал, что начинает новую, очень интересную работу с Тарковским. «Это выдающийся режиссер, и фильм должен быть потрясающим. А я там буду вторым режиссером». Юра и познакомил нас с Тарковским, который предложил мне участвовать в этом фильме в качестве директора. Встречались мы в основном у Андрея на квартире, рядом со студией в Мосфильмовском переулке. Поскольку комнаты на «Мосфильме» у него тогда еще не было, а сидеть в чужой группе он не хотел, именно там мы определяли поначалу все необходимые шаги. Кстати, Юра Кушнерев, зазвавший меня работать с Тарковским, сам на эту картину почему-то не пошел, а оказался занят на картине Георгия Данелии. Ну а потом началась обычная работа.

* Роман Калмыков [288]: Я с удовольствием работал с Геллером и очень любил фильмы Тарковского. И когда Вилли рассказал о предложении Тарковского, я очень обрадовался. Это был идеальный вариант: работать с режиссером, которого обожаешь, вместе с директором, с которым дружишь. Я был убежден, что мы сделаем для Тарковского все что нужно, хотя и не раз слышал о его нелегком характере. Так мы оказались на этой картине. С конца апреля параллельно с завершением съемок «Восхождения» мы начали подготовку «Сталкера». Вилли попросил меня, насколько возможно, заниматься главным образом этой картиной. Я делал финансовые расчеты, лимиты, писал письма, собирал нужные бумаги, встречался с разными людьми, ездил в Госкино. Словом, выполнял многочисленные формальности, необходимые для запуска фильма «Сталкер». Все это нужно было делать срочно.

Все складывалось как нельзя лучше: готов второй вариант сценария, есть решение Госкино о запуске, сформирована талантливая творческая группа. Раньше срока — 10 мая — разрешены работы по фильму. Тарковский собран, профессионален, точен в понимании предстоящих задач. Перед ним открывались самые радужные перспективы.

В мае Тарковский находился в городе Горьком с показами «Зеркала».

Двадцать первого мая смета[289] представлена руководству «Мосфильма» и Госкино СССР. Согласно смете, планировалось прикрепить к кинокартине:

Режиссера-постановщика А. Тарковского с окладом 350 руб.

Ассистента режиссера Л. Тарковскую с окладом 90 руб.

Оператора-постановщика Г. Рерберга с окладом 250 руб.

Художника-постановщика А. Боима с окладом 200 руб.

Директора В. Геллера с окладом 150 руб.

Ассистент режиссера в этом периоде еще не нужен, но для Андрея Арсеньевича сделали исключение, прикрепив к картине его жену.

Двадцать седьмого мая 1976 года Тарковский вернулся из поездки, где у него прошло двенадцать встреч со зрителями. Он устал, но обрадован тем, как тепло встречали его и его новый фильм. Да и заработал Андрей Арсеньевич неплохо.

По возвращении он размышляет, но не о будущем фильме, а о своей театральной работе:

Я ставлю «Гамлета» вынужденно иначе, чем это делали и сделают англичане — отбрасывая Шекспира-поэта.

И далее:

Но лучше к этому относиться сознательно, чем, обращаясь к весьма среднему переводу Пастернака (если не сказать, попросту дурному), делать вид (и внушить это зрителю), что мы имеем дело с шекспировской поэзией[290].

Интересна фраза Тарковского о том, как сделали бы постановку «Гамлета» англичане: «Они бы отбрасывали Шекспира-поэта». Или «не отбрасывали»? А он, выходит, отбрасывает, правда «вынужденно». Или не «отбрасывает»? Эта фраза может быть отнесена как к нему самому, так и к тем самым неведомым и анонимным англичанам.

Главное здесь — абсолютная убежденность Тарковского, что он сделает не так, как делали бы они. Конечно, его спектакль будет иной, в этом сомнений нет. Сколько английских постановок «Гамлета» видел Тарковский? В лучшем случае две-три — в кино и в театре. Но он точно знает, как бы англичане поступили и что бы они делали. В пику им (англичанам) или так же, как они, Тарковский решительно избавляется от Шекспира-поэта. Или нет? Понять его мысль чрезвычайно трудно. Андрей Арсеньевич не очень хорошо знал английский язык и совсем не знал тот, на котором писал Шекспир (весьма отличный от современного английского), а потому мог опрометчиво судить о переводах Шекспира. Тем более самонадеянно было называть «весьма средним, если не сказать попросту — дурным» перевод Пастернака, который многие поэты и театральные деятели считали и по сей день считают блистательным. Может, фраза «Любой перевод — тем более гениальных стихов — невозможен»[291] звучит вызывающе? Тем более в устах сына выдающегося мастера поэтического перевода.

В итоге спектакль был выпущен в совсем не том переводе, который он выбрал в начале работы над пьесой Шекспира. На театральной афише написано: «Перевод Б.