На взлетном поле жужжали винты. Невидимый транспорт поджидал новобранцев. Офицер отворил дверь, и рокот моторов ворвался в зал. Офицер стал пропускать новобранцев в звенящее пространство дверей, останавливал, вновь пропускал. Женщина двигалась вслед за сыном, причитала все горестней, торопливей:

– Роберту, пусть хранит тебя Дева Мария!.. Ты сырую воду не пей, кипяти ее!.. Почему ты меня бросаешь?.. Я осталась совсем одна!.. Твой отец погиб на войне!.. Я думала, больше не будет войны!.. Не ходи на войну, Роберту!.. Попрошу офицера, он отпустит тебя!.. Скажу, у меня нет никого, только мой сын Роберту!..

Она страстно ощупывала его и оглаживала. Не пускала в двери, в которых жужжало и выло, затягивало сына в страшный, неведомый мир. Сын мучился, стыдился ее ласк, хотел ускользнуть от нее в эти двери, отсечь от себя ее страдание, ее трясущееся беспомощное лицо.

Солдат, набегая, оттеснил женщину. Оторвал ее руки от сыновьей рубахи, подтолкнул к дверям юношу. Она отпустила сына, и тот исчез.

– Роберту!.. – крикнула она истошно. Но дверь уже закрывали, запирали толстой железной скобой. Зал был пуст. Звон винтов удалялся. Шаркая, понуря голову, женщина брела к выходу, тихо бормоча:

– Дева Мария!.. Роберту!..

Вернулся служитель, отсчитал деньги. Когда они садились в машину, над полем с металлическим воем взлетал транспорт, оставляя в небе туманную копоть.

Они миновали утренний, казавшийся позолоченным Мапуту. Неслись по шоссе, шершаво-синему и пустому. Изредка встречались круглые тростниковые хижины, на клочках земли работали мотыгами полуголые женщины в полосатых, облегавших бедра материях. Паслись низкорослые, кофейного цвета коровы. Они мчались к границе, в Ресано-Гарсиа.

– Если наши расчеты верны, самолет должен появиться сегодня, – сказал Соломао. – Уйдет в глубину территории и будет отсутствовать день. Потом вернется обратно и уйдет в ЮАР. Мы приготовили зенитки и пулеметы. Будем его сбивать.

– Всегда в том же самом месте?

– Недалеко от границы у них военно-воздушная база. Летчику нет смысла тратить горючее на облеты, обманные петли. Идет напрямую, на бреющем полете, в район аэродрома подскока. Там дозаправка, и дальше, в Софалу, в районы боевых действий.

– Что на борту?

– Взрывчатка, оружие. Один или два диверсанта. В Софале действует диверсионное подразделение «Бур», из белых диверсантов. На прошлой неделе они взорвали сахарный завод и сто метров железнодорожного полотна. Но главный удар готовят к моменту, когда мы запустим нефтепровод «Бейра – Зимбабве».

– Нефтепровод защитить очень трудно.

– Почти невозможно. Леса, болота, труднопроходимая местность. Нужно уничтожить аэродром подскока. Тогда диверсанты из «Бура» задохнутся без боеприпасов. Операция по уничтожению аэродрома – это операция по защите нефтепровода. Но пока мы не можем определить местонахождение аэродрома.

– Маквиллен то ли намекал, то ли случайно проговаривался, что аэродром находится у океана, в устье реки Лимпопо.

– Быть может, – кивнул Соломао. – Маквиллен – гвоздь, на котором здесь, в Мозамбике, висит подрывная работа южноафриканских спецслужб. Мы выдернем этот гвоздь с твоей помощью…

Он прибавил скорость. Машина шла среди горячей белесой долины с голубыми слоистыми горизонтами. Белосельцев подумал, где окончит век этот плотный, бронзово-черный африканец – во время ночной облавы, от пули агента, на какой-нибудь уютной, увитой розами вилле. Или от взрыва машины, напоровшейся на гранатометный удар среди пыльных красных проселков. Или, дожив до старости, с курчавой седой головой, отстраненный от дел, попавший в опалу при очередной смене власти, будет устало сидеть в своем бедном одиноком жилище и вдруг вспомнит их сегодняшнюю поездку, голубые слоистые дали. И он сам, Белосельцев, утомленный старик, глядя на вечернее московское солнце, вспомнит белесую даль, одинокую пернатую пальму, волнистую синеву горизонта.

Они въехали в Ресано-Гарсиа, маленький городок в предгорьях.

Вышли на привокзальной площади. Здесь было людно, шумно. Рабочие в комбинезонах, в сапогах, с притороченными к поясу шахтерскими касками, бродили по площади, сидели в трактире, отдыхали в тени на лавках, прикладывая платки к потным лбам.

– С той стороны поезд уже пришел, – пояснил Соломао. – Шахтеры по домам разъезжаются.

Белосельцев знал – Южная Африка для своих шахт и заводов вербует в Мозамбике рабочих. Мозамбик, переживая спад в экономике, испытывая избыток рабочей силы, позволяет ЮАР вывозить сезонных рабочих. Возвращаясь обратно, те привозят товары, которых не хватает в стране, деньги, пополняющие запасы валюты. В эти людские потоки, пересекающие границу в обе стороны, внедряется агентура – боевики Африканского конгресса, лазутчики ЮАР, разведчики Мозамбика. Так осы-наездники осторожно прокалывают иглой жесткий хитин неповоротливых жуков, откладывают под их скорлупой яички.

Приехавшие из ЮАР и те, кто туда отъезжал, были отличимы друг от друга, словно венозная и артериальная кровь. Прибывшие, исхудалые, с костяным рисунком скул и надбровных дуг, светились радостью, почти ликованием. Улыбались, щеголяли в химически-ярких рубахах, в черных шляпах, в радужных галстуках. Ходили напоказ в купленных за границей обновах. Рядом с ними высились груды упакованных, перетянутых шпагатом коробок, которые они тут же раскрывали, любовались приобретениями. Ожидали автобусов и вечернего поезда, идущего в глубь Мозамбика, чтобы разъехаться по своим городкам, деревушкам. Отдыхать, похваляться перед соседями новым транзистором, жилеткой с блестящей цепочкой.

Покидавшие родину не имели вещей, кроме стареньких сумок и касок. Смотрели в нетерпении на блестящие рельсы. В их нетерпении была угрюмая решительность порывавших с домом людей, продавших свои волю и мускулы сильному, равнодушному к их жизни хозяину, следящему за их работой и отдыхом сквозь прорези пулеметных прицелов.

Из здания вокзала вышли военные с автоматами. Вели перед собой троих африканцев из числа прибывших, в черных шляпах, в пестрых, навыпуск рубахах, испуганных и сутулых. Быстро провели к крытому фургону. Подтолкнули к дверям автоматами. Фургон задымил, мелькнул зарешеченным оконцем и быстро укатил.

– Попались птички, – сказал Соломао. – Их ждали, этих агентов.

На площадь по шуршащей кривой въехал автомобиль. Резко затормозил. Из него появились двое с белыми шахтерскими касками, тощими походными сумками, сопровождавший их африканец и Чико, в той же ярко-синей рубахе, в которой утром навестил Белосельцева. Все четверо быстро прошли в вокзал. Чико тревожно и быстро оглядывал окружающих, кажется, заметил Белосельцева, недовольно приподнял литое плечо, и все они скрылись в дверях.

– Эти своих забрасывают. Боевиков под видом шахтеров. На той стороне их станет вылавливать контрразведка ЮАР.

Они оставили площадь, подъехали к комендатуре и, пересев в джип, в сопровождении молоденького лейтенанта отправились к границе. Катили в предгорьях, погружались в тенистые, поросшие лесом ложбины, возносились на плоские, в редколесье, вершины. И близко, то исчезая в зарослях, то обнажаясь, тянулась граница – расчищенная просторная просека с двумя рядами заостренных столбов, опутанных колючей проволокой. Срезанный лес начинал подрастать плотным зеленым подшерстком. Цепкие стебли хватались за проволоку, вплетались в спирали и перекрестья колючей стали.