Уэллс встал с кресла и, возжелав вернуть воды в старое русло, для чего надо было приложить известные усилия, пошел искать Джейн, дабы испросить прощения. И он получил его ближе к полуночи. На сей раз Джейн как будто забыла, что муж выражает свои чувства совсем не так, как ей бы того хотелось, или притворилась, что забыла. А вот он забыть не мог. И не потому, что его мучила совесть, а потому, что мешал Мюррей. В последующие дни не было такой газеты, которая не посвятила бы восторженных строк невероятному и потрясающему сватовству миллионера, не было и такого клуба, где не велись бы бурные споры о его дерзости и безрассудстве. После событий на пастбище Хорселла Монтгомери Гилмор и мисс Эмма Харлоу стали модной парой. Весь Лондон судачил о них. Сотни людей, влачивших самую незавидную жизнь, с обожанием смотрели на жениха и невесту и были счастливы уже тем, что хоть кому-то другому дано воплотить в реальность их собственные несбыточные мечты. Уэллс старался спокойно относиться к народной любви, отданной миллионеру, он не читал газет и не слушал салонных сплетен.

Однако два месяца спустя судьбе было угодно столкнуть их в Королевской опере. Уэллс пришел туда вместе с Джейн на “Фауста”. Они удобно устроились в креслах, расположенных довольно близко от сцены, так что не приходилось напрягать зрение. Уэллсу нравилась трагедия Гёте, да и акустика была замечательной… Но тут по публике пробежал шепоток, и все бинокли направились на ложу, в которой только что появился Монтгомери Гилмор вместе со своей невестой и ее теткой. Заметив, что к ним приковано всеобщее внимание, Гилмор снисходительно, с видом римского императора поприветствовал зрителей и попросил Эмму сделать изящный реверанс – к неудовольствию грозно взирающей по сторонам тетки, в чьем доме, как слышал Уэллс, жила девушка. Публика ответила бурными овациями. Сразу бросалось в глаза, что счастье было этой паре совершенно впору, как сшитый по мерке костюм. И тем не менее писатель не присоединился к дружным аплодисментам. Он сидел скрестив руки на груди и смотрел на хлопающую Джейн, из чего следовало заключить, что в этом вопросе их позиции навсегда останутся непримиримыми.

Тут открылся занавес, и Уэллс приготовился насладиться оперой, однако, как и предвещала Джейн, некий дестабилизирующий фактор – или присутствие Мюррея, что одно и то же, – явно мешал ему. Писатель нервно заерзал в кресле, которое вдруг показалось ему неудобным, и в его душе между тем стала зреть почти животная ненависть к оперному жанру. Он закрыл глаза, и сцена, где сопрано обрывала лепестки маргаритки, стоя перед элегантным Фаустом, сразу исчезла. Он снова открыл глаза, а когда собрался опять закрыть их, Джейн, заметившая тоскливую гримасу на лице мужа, мягко опустила свою ладонь ему на руку и подбодрила взглядом. “Не обращай внимания на дестабилизирующий фактор, – как будто говорила она. – Наслаждайся оперой и забудь обо всем остальном”. Уэллс вздохнул. Хорошо, он так и поступит. И не позволит Мюррею испортить ему вечер. Джордж опять попытался сосредоточиться на том, что происходило на сцене, где Фауст в узком фиолетовом камзоле и в берете с перышком крутился вокруг Маргариты, но его отвлекало перешептывание в задних рядах. “Какая красивая девушка”, – услышал он восторженный комментарий. “Да, а еще говорят, будто он попросил ее руки, инсценировав роман какого-то Джеффри Уэсли”. Уэллс стиснул зубы, чтобы не выругаться вслух. Господи, когда же закончится эта бестолковая опера?

Пока они сидели в театре, снаружи хлынул обычный для Лондона дождь, когда кажется, что вода в основном парит в воздухе, словно его плотность мешает ей пролиться вниз. Поэтому у зрителей, покидавших Королевскую оперу, создавалось впечатление, будто они ныряют в огромный аквариум. Лакеи в красных с золотом ливреях изо всех сил старались выстроить хотя бы в относительном порядке вереницу экипажей, с трудом пробивавшихся по улице к подъезду. Дамы посылали своих спутников, будь то мужья или любовники, с героической миссией подстегнуть слуг, чтобы те заставили их кареты подняться в воздух и пролететь над остальными экипажами, а сами тем временем укрывались в крытой галерее и, разбившись на группки, обсуждали постановку, хотя большинство из них не удостоили сцену даже рассеянным взглядом. Всем хотелось как можно скорее попасть домой, скинуть мокрую накидку, тесный корсет, неудобные туфли, сесть у камина и дать отдых замерзшим ногам. Однако при этом дамы вежливо улыбались, словно и здесь чувствовали себя прекрасно. Тем более что спектакль, который разворачивался перед их глазами, был куда занимательнее, чем показанный в театре.

Одним из джентльменов, вынужденных шагнуть под дождь, чтобы привлечь внимание ближайшего лакея, был Уэллс. Он настойчиво постукал лакея по плечу, но тот никак на это не отреагировал, увлеченный перебранкой с сонными кучерами. Наконец писателю надоело терпеть тычки и выслушивать извинения мужчин, получивших такое же задание, и он счел за лучшее вернуться под крышу, где оставил Джейн беседовать с престарелыми супругами Стэмфорд. Скромно стоя за колонной, Уэллс высматривал в море цилиндров и причудливых причесок изящную шляпку Джейн, украшенную бледными розами. Он вел себя осторожно, так как боялся ненароком встретиться взглядом с Мюрреем. К счастью, его огромной фигуры, которая торчала бы из любой толпы, как закладка из книги, поблизости видно не было. Вероятно, миллионер относился к числу счастливцев, которые уже дождались своего экипажа, подумал Уэллс с надеждой, или он занял первую попавшуюся карету, верный своей привычке захватывать то, что ему не принадлежит. Тут писатель заметил в дюжине метров от себя каштановые волосы Джейн и с большим облегчением двинулся в ту сторону, но едва сделал пару шагов, как почувствовал на плече мощную руку, словно решившую вбить его в землю.

– Джордж, черт такой, а я уж решил, что не отыщу тебя в этой толчее!

Уэллс как-то слишком опасливо обернулся. Да, это был он, покойный Властелин времени. Но сейчас Мюррей трогательно улыбался как человек, неожиданно встретивший друга детства.

– Джордж! – снова завопил он, продолжая лупить Уэллса по плечу. – Вот так встреча! Нет, пожалуйста, ничего не говори! Ты наверняка презираешь меня, и ты прав, прав! – Мюррей опустил голову в знак глубокого раскаяния. – Да, я неблагодарный. Знаю. За два месяца не удосужился хотя бы запиской поблагодарить тебя за то, что ты сделал для меня… Хотя, клянусь, я не раз собирался написать!

Уэллс смотрел на него все тем же невозмутимым, как у жареного поросенка, взглядом. Это несколько пригасило восторг миллионера.

– Ты небось рассердился? Что ж, ты в своем праве. Чем я могу оправдаться? Тем, что два эти месяца жил, купаясь в счастье? Что и сама наша планета, и все ее жители казались мне чем-то далеким и ирреальным, как сон? В конце концов, что я могу сказать тебе про любовь, чего сам ты не знаешь и что не умеешь выразить куда лучше? О Джордж, Джордж… – Мюррей схватил писателя за плечи, будто решив раздавить, и окатил таким нежным взглядом, что Уэллс даже испугался, как бы восторг миллионера не вылился в поцелуй. – Ну хватит сердиться! Как раз завтра я хотел написать тебе и пригласить на прием, который устраиваю у себя в будущем месяце, и заранее скажу, что никаких отговорок не приму. Однако само Провидение пожелало, чтобы мы встретились, и я лично сообщаю тебе чудесную новость. Догадываешься, о чем речь?