в девятнадцатом веке, прямиком к достижениям века двадцатого. Иногда поглощение целого века в один присест вызывало несварение. Но почтенные лидеры заверяли свое озабоченное население, что это пройдет, а пока предлагали бесплатное вербальное обезболивание, которое ничьих страданий не утишало.

Вскоре в окру́ге появились предприимчивые личности, которые обслуживали автомобили, наваривали покрышки, заправляли холодильники и при этом сливали и сваливали отходы своего производства куда попало. Ходившие босиком вынуждены были теперь перепрыгивать через скользкую грязь, лужи машинного масла, острые, как лезвие бритвы, ребра сломанных железяк и длинные скрученные змеи облысевшей резины, не подлежащей восстановлению. В августе эти резиновые ленты выглядели особенно пугающе из-за приближения праздника Нагапанчами[178], когда на каждом уличном углу дают свои представления заклинатели змей, собирающие подаяния с желающих покормить кобру молоком в обмен на благословение рептилии. В темноте шестифутовую полоску черной резины легко принять за змею, сбежавшую из корзины заклинателя.

Здешние отвратительно замусоренные улицы были одной из причин, по которым Густад ненавидел ходить к доктору Пеймастеру. Но поскольку ни сабджо, ни энтеровиоформ, ни сульфагуанидин не помогли, выбора не оставалось.

За те годы, в течение которых район претерпевал свою удивительную метаморфозу, только четырем заведениям удалось выжить и избежать перемен. Природа их деятельности отвечала слишком насущным человеческим нуждам, чтобы их могли вытеснить застройщики, спекулянты или муниципальные планировщики.

Два первых представляли собой кинотеатры, расположенные на перекрестках неподалеку от пляжа. Несмотря на близкое соседство, их хозяева мирно уживались, поскольку в этом случае и двойное предложение никогда не могло удовлетворить ненасытный спрос. Как только в прокат выходил новый фильм, весь район оживлялся и пробуждал местный околокиношный бизнес, который, впрочем, редко спал крепким сном. Спекулянты, подпольные торговцы начинали роиться вокруг кинотеатров, беспрерывно жужжа, словно облако москитов над пропитанной мочой стеной Ходадад-билдинга, и мелодично распевая на все лады: «Десять за пять, десять за пять, десять за пять…» Соотношение цен могло взлетать до небес в зависимости от звезд, участвующих в фильме, и количества песен в нем. Обычно после первого безумного ажиотажного взрыва черный рынок сбавлял обороты и впадал в спячку, как личинка в ожидании момента, чтобы вылупиться при выпуске очередного целлулоида.

Вскоре один из кинотеатров решил обновить свое оснащение, чтобы отвечать требованиям округи и страны, и второму ничего не оставалось, кроме как последовать его примеру. Когда работы были закончены, оба кинотеатра в один день поместили в газете рекламу на целую полосу об открытии первого в районе кинозала с использованием широкоформатной системы, Тодд-АО[179], и шестиканальным объемным звуком. И вот зрители уже трепетали от восторга и ужаса в более мягких плюшевых креслах, глядя на широкоэкранное действо, в котором герой и героиня нависали над ними как колоссы, а гигантские деревья, вокруг которых они танцевали с песнями, вырастали еще выше, а кинжал злодея с черным сердцем становился больше и острее и сверкал еще опасней, чем можно было себе представить. Аудитория выходила из зала в благоговейном восторге, с восстановленной верой в то, что никакие преграды не остановят теперь страну на пути прогресса и модернизации.

Первым показанным после реновации фильмом была эпопея о королях и воинах, и Густад повел на нее всю семью. Это было еще до рождения Рошан, Дариушу было три года, Сохрабу – семь. Без малого четыре часа короли и воины разговаривали громовыми голосами, величавые кони мчались, всхрапывая, а сияющие доспехи оглушительно бряцали. Дубинки обрушивались на головы, мечи лязгали, геральдические эмблемы ломались и падали на землю, барабаны рвались. Булавы, ощетинившиеся устрашающими шипами, опускались на щиты, и щиты прогибались. Через положенные промежутки времени на поле битвы спускались стаи женщин, и короли с воинами приостанавливали военные сражения: в испачканных кровью, искореженных доспехах они начинали петь и танцевать со своими женщинами. Однако музыкальные схватки казались такими же свирепыми, как батальные сцены, и вскоре Сохраб сидел, съежившись от страха, а Дариуш рыдал, хотя оба не сводили глаз с экрана. Дильнаваз с трудом заставила их уткнуться лицами ей в колени, в такой позе они в конце концов и заснули.

Между тем как в кинотеатрах годы катились к громоподобным звукам актуальной кинохроники, поблизости существовало еще одно заведение, не изменившее рода своей основной деятельности. Это был самый старый дом в окру́ге. Основной персонал заведения был готов оказывать услуги весь день, но после шести часов вечера его клетушки заполнялись размалеванными женщинами с развязно зажатыми между пальцев сигаретами, в сари, обернутых невероятно низко на животе, в блузках, скрывающих верхнюю часть тела не более бюстгальтера, или в девчачьих платьицах. В воздухе стоял аромат жасмина и камелий, а на запястьях и щиколотках женщин тихо позвякивали многочисленные браслеты. Ароматические эфирные масла и духи с Бхинди-базара, обволакивавшие их насыщенным эротическим облаком запахов, будоражили чувства прохожих.

«Птичник» предлагал полный набор услуг: от быстрой, без затей, ручной работы, которую даже беднейший из поденщиков мог себе позволить, до самых замысловатых изысков из репертуара «Камасутры» или «Благоуханного сада»[180] – на клиентов и кошельки любой пухлости. Местные жители мечтали о мягких душистых простынях, комнатах с кондиционерами, горячих и холодных напитках, платных танцовщицах, разнообразных экзотических спиртных напитках, еде, достойной королей, из великолепной кухни борделя, и афродизиаках вроде печально известного паана[181] палунг-тоде (прозванного «койколомателем»), завернутого в лист бетеля. «Птичник» предлагал все эти роскошества – за исключением последнего: бетель с начинкой нужно было покупать с лотка при входе.

Этот лоток был вотчиной Пирбхоя, седого старика с постоянно красными – несомненно, от выборочного контроля собственного товара – губами. Ни в дождь, ни в зной на нем не бывало ничего, кроме лунги[182]. Его сморщенные старушечьи соски́ нависали над дряблым животом, украшенным великолепным, нестареющим пупком, который неустанно наблюдал за улицей, как немигающий, всевидящий третий глаз. Скрестив под собой ноги, он сидел на деревянном ящике и больше напоминал свами[183] или гуру, чем торговца бетелем, его высокий лоб, покрытый морщинами, свидетельствовал о древней мудрости, а ноздри крупного, внушительного носа раздувались, как у брахмана, когда он раздавал тонкие ломтики своей мудрости – как прямой речью, так и завернутыми в листья бетеля.

Как мастер-ремесленник былых времен, Пирбхой очень гордился своим продуктом. Кроме легендарного «койколомателя» он продавал множество других паанов: прогоняющие сон, способствующие хорошему отдыху, возбуждающие аппетит, подавляющие желание, помогающие пищеварению, послабляющие, очищающие почки, снимающие метеоризм, уничтожающие дурной запах изо рта, придающие соблазнительный запах дыханию, замедляющие ухудшение зрения и слуха, обеспечивающие ясность мысли и четкость речи, увеличивающие подвижность суставов, продлевающие жизнь, уменьшающие продолжительность жизни, облегчающие роды и предсмертные