Опускаюсь на колени, прямо на пол, устраиваюсь меж ее стройных ножек, провожу руками по икрам. Задеваю рукой сначала одну, а затем и вторую туфлю, с тихим смешком выгибаю бровь. Как в ЭТОМ вообще можно ходить? Но смотрятся они потрясно. Рвано выдыхаю, а перед глазами Свята на столе, в чулках и туфлях обнимает ножками мои бедра. Мысленно благодарю Олега за свободные шорты.

Тяжелое дыхание малышки сводит с ума. Сжимаю ладонями бедра, скольжу вверх, не отрываю взгляда от зеленых глаз, ищу в них малейший намек на сомнение. Только страсть, только желание. Закусывает нижнюю губку в тихом стоне, выгибается навстречу моей руке. Такая влажная, желанная, моя. Пытаюсь удержать самоконтроль и не наброситься на нее прямо сейчас голодным зверем. Сегодня все для нее, для моего Лисенка.

– Девочка моя, хорошая, любимая. ― шепчу, выцеловывая дорожку от бедер до груди.

Сжимаю губами твердый сосок, тихий стон, выгибается, путаясь пальчиками в моих волосах, притягивает ближе, подается бедрами навстречу моей руке. Такая сладкая, желанная. С ней каждый раз, как первый. Никакого притворства, наигранной страсти, фальшивых стонов. Настоящая, моя. Тихие несмелые стоны срываются с приоткрытых губ все чаще, не выдерживает моего взгляда, стыдливо прикрывает глаза, откинув голову на спинку дивана. Не пытается отодвинуться или сжать бедра, отдается на волю моих рук, подчиняется моим умелым пальцам.

Влажные складочки блестят под неярким светом настольной лампы. Скольжу пальцем по чувствительному клитору, надавливаю, проникая во влажную, горячую глубину. Так тесно, жарко. Не могу оторвать взгляд от столь завораживающего зрелища. Хрупкое тело дрожит и выгибается от накатывающих волн возбуждения, сползая все ниже и ниже.

Протестующий стон сменяется криком. Такая сладкая, то вырывается, то притягивает, уже совсем близка к долгожданной разрядке. Прижимаюсь сильнее, захватывая чувствительную горошину губами, ударяю языком. Стоны сменяются тихими всхлипами и невнятными просьбами, прекратить и не останавливаться. Тело натягивается дрожащей струной. Усиливаю напор языка, сжимаю руками бедра, оставляя красные отметины на нежной коже. Перед глазами пелена, возбуждение причиняет боль. Последний, сильный удар языком и комната оглашается громким криком. Руками продолжаю удерживать бедра, сменяю напор на нежность и продолжаю пытку легкими скольжениями языка по влажным складочкам, пока тело малышки не перестает бить крупной дрожью.

– Люблю, ― шепчут непослушные губы, а все внутри меня переворачивается от радости и счастья.

Накрываю пересохшие губы поцелуем, вкладывая в него всю нежность, всю любовь и безграничную благодарность за то, что она рядом, со мной, моя.

Игорь

– Я доложу о вашем визите, ― оповестил амбал, стоящий в дверях с непроницаемым лицом.

– Пошел вон, ― Алексей, не прилагая особого труда, внес тело охранника внутрь дома одним точным ударом. ― Совсем, суки, распоясались, ― в голосе, как обычно, ни одной эмоции.

Я переступил через бессознательное тело, подавляя в себе желание со всего размаха пнуть по неподвижной туше. Все внутри клокотало от безумной ярости, становившейся красной пеленой перед глазами. Прибью, переломаю нахрен каждую чертову косточку в каждом гребаном теле, не дай боже хоть кто-то хоть пальцем прикоснулся к моей малышке.

Коридоры сменялись ступенями. На пути нам несколько раз попадалась охрана, впрочем, эти явно предпочитали держаться от нас подальше. Видать, старенькие, и в курсе, кто пожаловал к ним в гости. На свой счет я не ошибался, был бы один, меня бы уже размазали по стеночке, с такими людьми не шутят.

Дверь с треском отскочила от стены, жалобно повиснув на одной петле. Лекс был взбешен не хуже меня.

– Леша, чем обязан? ― вскинул голову седовласый старик. Хотя стариком его и не назовешь, даром что волосы белее снега. На вид сидящему за столом мужчине не дашь более пятидесяти, да и для этого возраста он сохранился слишком хорошо.

– Где она? ― голосом Лекса можно было заморозить.

Встав немного в стороне от друга, я следил за тем, как в проеме дверей появляется охрана. Кинутся, и нам придется туго, но пока они не решались даже переступить порог. Натянутые струнами тела готовы были броситься вперед по малейшему сигналу Тихона.

– Значит, все-таки правда, ― откинулся Тихонов на спинку кресла, давая знак своей охране удалиться.

– Смотря, что ты вкладываешь в это слово.

– Не думал, что ты заинтересуешься такой соплячкой.

– А ты последнее время явно не думаешь, раз решил позариться на мое,,― перехватил меня Лекс, не давая добраться до отца. ― Остынь.

– Да же так? И чем же таких циников, как вы, зацепила эта девчонка?

– Где она?! ― прорычал я, вновь дернувшись к Тихону.

– Все так же горяч, ― покачал головой мужчина. ― Горяч и безумно опасен. Смотрю, не потерял сноровку за эти годы. Одного не пойму, с чего вы оба решили, что она у меня?

– А что, твоя шавка нынче совсем от рук отбилась и действует теперь за твоей спиной? ― Лекс прожег отца ненавистным взглядом. Впрочем, ему это не помешало оттеснить меня подальше от стола, зыркнув так, что я моментально отрезвел.

Злость и ненависть по-прежнему клокотали внутри, но в данный момент моя горячность только прибавит проблем. С Тихоновым, конечно, можно потягаться, но не в открытую. Слишком силен, слишком умен, слишком защищен. Все в нем было слишком, и этот гад понимал, что против него у нас нет шансов. Это понимал и Лекс. Успокоиться удавалось с трудом. Стоило только представить, что эта паскуда может сейчас вытворять с моей девочкой, как в душу пробирался могильный холод.

В этот момент я как никогда осознал: все, игры кончились пора брать себя в руки и думать головой, а не задницей. Десятки военных операций, тонны адреналина в крови, опасность и кураж. Как же я скучал по этим чувствам, по этому состоянию, втайне желая вновь окунуться в это удовольствие на грани. Тогда под моей ответственностью были опытные, натренированные бойцы, сейчас беззащитная девушка, совсем малышка, мой ласковый котенок.

Я пытался винить в данной ситуации Лекса. Ведь он обещал, давал зарок, что ее не тронут, если будут считать его. И я поверил, не мог не верить, Лекс ни разу не подвел. Стерпел поцелуй, промолчал про опасность и допустил непростительную ошибку. Не просчитал ходы противника, не предвидел данную ситуацию. И ведь знал же, чувствовал нутром, что не все так гладко, как виделось. Виноват только я. Столько «если бы» вертелось в голове. Если бы думал головой, если бы не поддался чувствам, если бы предупредил Лисенка об опасности. Все сам. Сам рушил отношения, давал повод для недоверия, молчал. А ведь отношения это, в первую очередь, доверие. Почему молчал? Зачем давал ложное чувство защищенности?

Вероятность непричастности Тихона минимальна, я бы сказал, нулевая. Глупо думать, что таких людей, как он, может провести какая-то шестерка. На то они и шавки, не тягаться им с матерым волком. Врать сыну он бы не стал, и без того у них натянутые отношения. Значит, ведет свою собственную игру на чужом поле. Без сомнения знает, намного больше, чем говорит. Надеется на благодарность сына и возобновление их отношений?