Комплекс исторических героических символов и персонажей во время войны стал основой для генерации новых героев, рожденных текущей войной. Уже в годы войны о прославивших себя в боях земляках складывались песни, их именами называли топографические объекты и военную технику. В каждой республике выбирались один-два наиболее ярких образа, которые затем безусловно превалировали над пантеоном прочих героев войны. Для чеченцев и ингушей, например, таким символом стал 20-летний пулеметчик Ханпаша Нурадилов, убивший, как считалось, 920 фашистов и погибший в бою в сентябре 1942 г. 13 апреля 1943 г. Нурадилову было посмертно присвоено звание Героя Советского Союза. Он стал первым чеченцем, удостоенным этого высокого звания.

Чрезвычайно сильны в пропаганде были исторические образы и ценности Гражданской войны, которой было уготовано место своего рода нравственного идеала для горской молодежи, которой предстояло отстаивать свою родину по примеру отцов. От старых партизан ожидалась передача молодежи некоего воинского духа, опыта ведения войны. Уже пожилые ветераны Гражданской войны выступали с воззваниями, возглавляли партизанские и истребительные отряды и даже регулярные части Красной армии (например, бывший красный партизан Кара Караев стал во главе отдельного Дагестанского кавалерийского эскадрона, сформированного в составе 44-й армии; а в ингушских селах к формированию партизанского отряда приступил известный предводитель ингушей в боях против деникинцев Хизир Орцханов). Одновременно делались отсыпки к безусловным символам Гражданской войны на Северном Кавказе – Г.К. Орджоникидзе, С.М. Кирову и местному пантеону – Асланбеку Шерипову, Уллубию Буйнакскому, Махачу Дахадаеву и др. Всех перечисленных персонажей давно не было в живых, многие из них погибли от рук белогвардейцев, вследствие чего их образы с годами стали предельно символичны и общи.

Налаживание тесных ментальных связей с временами Гражданской войны – явление в целом не характерное для советской пропаганды военной поры. У центральных пропагандистских органов большой нужды в обращении к сложной и противоречивой истории Гражданской войны не было. Уже в начале Великой Отечественной войны появился четкий ориентир – глубокая, полная подлинных и мнимых военных триумфов история русского народа. Русский национализм стал стержнем всей официальной советской пропаганды.

На Северном Кавказе такой твердой почвы, с точки зрения советских идеологов, не было. Гражданская война являлась, пожалуй, единственным коротким отрезком истории, когда горцы безусловно поддержали советскую (русскую) власть и стали плечом к плечу с русскими. Иного опыта, совместимого с опытом советского (русского) народа, у горцев не имелось. Правда, эпизодически появлялись некоторые иные исторические сюжеты. Например, в Дагестане гитлеровское нашествие иногда сравнивали с завоевательными походами иранского завоевателя первой половины XVIII в. Надир-шаха. Тогда разные дагестанские общества сумели объединиться и дать отпор агрессору, что давало надежду повторения этого подвига и в отношении «Надир-шаха XX века» – Гитлера622.

Некоторые «несоответствия» исторических фактов текущей ситуации разрешались незамысловатым мифотворчеством. Большой соблазн был ввести немецких завоевателей и в историю Гражданской войны на Северном Кавказе. В резолюции упомянутого выше митинга народов Северного Кавказа, проходившего 13 августа 1942 г. в Орджоникидзе, говорилось: «Вспомним, братья, тяжелый 1918 год… Германские полчища через Крым, Украину и Дон бросились к нам, на Северный Кавказ. Немецким грабителям и людоедам помогали предатели родной земли: Гаппо Баев, генерал Хабаев в Осетии, богач-коннозаводчик Пшемахо Коцев в Кабарде, миллионер Тапа Чермоев и шейх Узун Хаджи в Чечне, барантовод Нажмуддин Гоцинский и князь Тарковский в Дагестане…»623 Отметим, что митинг проходил у братской могилы 17 тыс. погибших в годы Гражданской войны красноармейцев и командиров Красной армии, ни один из которых не пострадал от руки немца.

Обращает на себя внимание то, что развернутая в августе-сентябре 1942 г. пропагандистская кампания, адресованная специально северокавказским горцам, ориентировала их, прежде всего, на партизанскую борьбу, оборону гор – «своего края», но не на вступление в ряды Красной армии. По важности стоящих перед ними задач они не уступали тем горцам, которые уже находились в рядах действующих войск: «Будем уничтожать фашистских людоедов, как уничтожают их на фронтах Отечественной войны героические сыны Дагестана…»624 В ответ на известие о зверской расправе фашистов над жителями селения Кызбурун-1 газета своеобразно взывала к мести: «Вдвое, втрое напряженнее работать, чем вчера и сегодня»625.

Для северокавказских народов такая форма патриотизма развивалась на фоне ширившегося в 1942 г. антисоветского повстанческого движения в горах и уголовного бандитизма. Вскоре ряду народов, выселенных со своей исторической родины, было вовсе отказано в патриотизме и в праве жить на исторической родине. Не исключено, что уже в период обороны Кавказа в 1942 г. в отношении некоторых народов вызревали суровые политические решения об их выселении как «предателей». По этой причине замечается дифференциация в пропагандистской работе. Так, в начале ноября 1942 г. от председателя Радиокомитета при СНК СССР Д.А. Поликарпова на имя А.С. Щербакова поступило предложение в связи со сложившейся на Северном Кавказе обстановкой организовать радиовещание на горское население оккупированных территорий на балкарском, кабардинском, адыгейском, осетинском, чеченском и ингушском языках. Щербаков подчеркнул в документе кабардинский, осетинский и адыгейский языки, оставив резолюцию: «Т[оварищу] Поликарпову. Начать на языках подчеркнутых»626. За рамками информационного и агитационного обслуживания на родных языках остались балкарцы, карачаевцы (говорящие на одном языке), чеченцы и ингуши – народы, выселенные с исторической родины в течение 1943–1944 гг.

Пожалуй, наиболее интенсивная и артикулированная пропагандистская кампания развернулась в двух советских автономных республиках – Чечено-Ингушетии и Дагестане – в начале 1943 г. Почему это случилось только на исходе второго года войны, становится ясно из обстоятельств ее сопровождавших. К этому времени уже более чем полгода горские контингенты призывников и военнообязанных не призывались в армию. Поэтому уже упомянутая в главе о добровольчестве директива начальника Упраформа РККА генерал-полковника Щаденко № ГУФ/28ш от 26 января 1943 г., объявившего мобилизацию всех добровольцев по национальности чеченцев, ингушей и представителей народностей Дагестана, была принята с большим воодушевлением, по крайней мере, представителями местных властей и понималась ими как своего рода политический экзамен на верность советскому строю.

Мобилизация велась при активном участии советских, партийных и комсомольских организаций республик. Местной прессой и партийными органами кампания была представлена как стихийная инициатива горцев, реакция молодежи на грандиозные успехи Красной армии на Северном Кавказе и под Сталинградом, освобождения от остатков войск противника территорий северокавказских автономных республик и желанием помочь Красной армии в дальнейшей борьбе с врагом.

Вся добровольческая кампания проходила на фоне грандиозных побед Красной армии на советско-германском фронте. Победоносно завершалась Сталинградская битва, были освобождены Харьков, Ростов, Ворошиловград, часть Донбасса. За три зимних месяца 1942–1943 гг. было освобождено 14 краев и областей. Наступление продолжалось. Советские войска захватили небывалое количество пленных и трофеев. Все это должно было способствовать созданию приподнятого, боевого настроения у горской молодежи. В январе 1943 г. военком ЧИАССР К.А. Бронзов осторожно отмечал «улучшение настроения» и «намек» на «коренной перелом в политической обстановке в республике», что позволяло говорить о «перспективе возвращения в дальнейшем чеченцев и ингушей к участию с оружием в руках в защите Родины»627.