28 февраля/13 марта 1922 года, в понедельник, в соборный храм города Шуи Иваново-Вознесенской губернии после богослужения прибыла уездная комиссия по изъятию ценностей и потребовала сдать для помощи голодающим все украшения из золота, серебра и драгоценных камней.

Толпа прихожан ответила укорами и злобными выкриками:

— И не стыдно?! Комиссары сами не идут, вас, дураков, на богохульное дело посылают, а вы как послушное стадо.

— Ключи не дадим, Божия Матерь не допустит грабителей.

— Да вы думаете, они и вправду для голодающих берут? Все комиссарам на галифе пойдет.

Бабы, указывая на мальчишек, издали метнувших в комиссию несколько камней, укоряли мужиков:

— Постыдились бы, дети церковь защищают, а вы стоите. Взяли бы по колу и огрели нехристей.

Страсти накалялись, и комиссия подобру-поздорову убралась, когда почувствовала, что ей сейчас намнут бока. В среду же члены уездной комиссии явились вновь, но уже с отрядом конной милиции.

С колокольни ударили в набат. Рабочие и крестьяне окрестных деревень побросали дела и поспешили на соборную площадь. Угрозами, камнями и поленьями толпа отогнала конную милицию от храма. Тогда городские власти вызвали роту 146-го пехотного полка. Солдаты рассыпчатым строем, с винтовками наизготовку двинулись на толпу, а толпа с поленьями и кольями полезла на штыки. Рота дрогнула, четырех красноармейцев избили и отняли у них винтовки. Но тут прибыли два автомобиля с пулеметами и дали очередь по взбунтовавшемуся православному народу. Четверых убили, десятерых тяжело ранили, и толпа рассеялась. К вечеру были арестованы прихожане, наиболее горячо заступавшиеся за свой храм, а комиссия по изъятию, перетряхнув всю церковь, набрала три с половиной пуда серебра.

Все бы обошлось — мало ли за последние годы своих соотечественников постреляли, — но происшествие в Шуе привлекло внимание Ленина и натолкнуло его на мысль, как отобрать лавры победителя православия у энергичного Троцкого…

В феврале 1922 года, в связи с тем, что за Ленина долгое время декреты подписывал заместитель СНК А. Д. Цюрупа, по Москве поползли слухи, что Ленин «пьет горькую», «с ума спятил», помещен в психиатрическую лечебницу. Наконец 21 февраля/6 марта он появился на заседании коммунистической фракции Всероссийского съезда металлистов и в оптимистической речи упомянул о своей болезни, «которая несколько месяцев не дает мне возможности участвовать в политических делах и вовсе не позволяет мне исполнять советскую должность, на которую я поставлен». Но, несмотря на недуги, шесть дней спустя он потребовал, чтобы делегаты на партийный съезд привезли с собой «возможно более подробные данные и материалы об имеющихся в церквах и монастырях церковных ценностях и о ходе работ по изъятию их».

Узнав о событиях в Шуе, Ленин в воскресенье третьей недели Великого поста, — когда во всех российских церквах износится святой крест из алтаря на середину храма, напоминая христианам об обязанностях каждому в жизни нести свой крест, следуя за Распятым, — 6/19 марта продиктовал человеконенавистническое письмо, которое открыло новый этап борьбы с религией — на полное ее уничтожение.

«Строго секретно.

Просьба ни в каком случае копий не снимать, а каждому члену Политбюро (тов. Калинину тоже) делать свои заметки на самом документе. Ленин.

Товарищу Молотову для членов Политбюро.

По поводу происшествия в Шуе, которое уже поставлено на обсуждение Политбюро, мне кажется, необходимо принять сейчас же твердое решение в связи с общим планом борьбы в данном направлении. Так как я сомневаюсь, чтобы мне удалось лично присутствовать на заседании Политбюро 20-го марта, то поэтому изложу свои соображения письменно.

Происшествие в Шуе должно быть поставлено в связь с тем сообщением, которое недавно РОСТА[42] переслало в газеты не для печати, а именно, сообщение о подготовлявшемся черносотенцами в Питере сопротивлении декрету об изъятии церковных ценностей. Если сопоставить с этим фактом то, что сообщают газеты об отношении духовенства к декрету об изъятии церковных ценностей, а затем то, что нам известно о нелегальном воззвании патриарха Тихона[43], то станет совершенно ясно, что черносотенное духовенство во главе со своим вождем совершенно обдуманно проводит план дать нам решающее сражение именно в данный момент.

Очевидно, что на секретных совещаниях влиятельнейшей группы черносотенного духовенства этот план обдуман и принят достаточно твердо. События в Шуе — лишь одно из проявлений и применений этого общего плана[44].

Я думаю, что здесь наш противник делает громадную стратегическую ошибку, пытаясь втянуть нас в решительную борьбу тогда, когда она для него особенно безнадежна и особенно невыгодна. Наоборот, для нас именно в данный момент представляет из себя не только исключительно благоприятный, но и вообще единственный момент, когда мы можем 99-ю из 100 шансов на полный успех разбить неприятеля наголову и обеспечить за собой необходимые для нас позиции на много десятилетий. Именно теперь и только теперь, когда в голодных местностях едят людей и на дорогах валяются сотни, если не тысячи трупов, мы можем (и поэтому должны) провести изъятие церковных ценностей с самой бешеной и беспощадной энергией и не останавливаясь перед подавлением какого угодно сопротивления. Именно теперь и только теперь громадное большинство крестьянской массы будет либо за нас, либо, во всяком случае, будет не в состоянии поддержать сколько-нибудь решительно ту горстку черносотенного духовенства и реакционного городского мещанства, которые могут и хотят испытать политику насильственного сопротивления советскому декрету.

Нам во что бы то ни стало необходимо провести изъятие церковных ценностей самым решительным и самым быстрым образом, чем мы можем обеспечить себе фонд в несколько сотен миллионов золотых рублей (надо вспомнить гигантские богатства некоторых монастырей и лавр). Без этого фонда никакая государственная работа вообще, никакое хозяйственное строительство в частности и никакое отстаивание своей позиции в Генуе в особенности совершенно немыслимы. Взять в свои руки фонд в несколько сотен миллионов золотых рублей (а может быть, в несколько миллиардов) мы должны во что бы то ни стало. А сделать это с успехом можно только теперь. Все соображения указывают на то, что позже сделать нам этого не удастся, ибо никакой иной момент, кроме отчаянного голода, не даст нам такого настроения широких крестьянских масс, который бы либо обеспечивал нам сочувствие этих масс, либо, по крайней мере, обеспечил нам нейтрализование этих масс в том смысле, что победа в борьбе с изъятием ценностей останется безусловно и полностью на нашей стороне.