— Целую дюжину ловушек, — ничуть не стесняясь, поправила Кэт. — Я засекла её вчера вечером здесь, неподалёку, и подложила парочку открыток — петушиные книги такое любят.

— Вкус у них отличный! — подтвердила книга.

— Ты пожираешь бумагу? — Фурия была слишком ошеломлена, чтобы продолжать злиться на Кэт. С ней можно было разобраться немного погодя.

— Не переживай, — сказала петушиная книга. — Я держу этот маленький порок под контролем.

— А вы, библиоманты, можете поменять сердечную книгу? — спросила Кэт. — На более нормальную?

Петушиная книга разразилась фонтаном ругательств, но Кэт оставалась совершенно спокойной.

— Отличная штука эта ваша библиомантика! — насмешливо сказала она Фурии. — По-моему, лучше уж быть камнем, чем тобой.

— Ты была бы исключительно вонючим камнем! — крикнула книга.

Фурия вытянула руку, на которой сидело это странное существо, и внимательно поглядела на него.

— Чашка чая мне бы сейчас не помешала.

— У тебя хоть название-то есть? — спросила Фурия. На корешке книги были выгравированы какие-то слова, но буквы давно поблёкли, и в тусклом свете укрытия Кэт их было едва видно.

— «Жизнь и похождения Авеля Скромного Аксбриджа, восьмого графа Тоскливого из Тосканы», — гордо продекламировала петушиная книга.

— Насчёт того, что этот граф был Тоскливым, у меня сомнений нет. — Кэт раскрутила на верёвочке мокрый пакетик чая и метнула его в воображаемую цель на стене.

Фурия покачала головой:

— У сердечных книг не бывает названий. — И, наклонившись к книге, добавила: — Но внутри у тебя ничего же такого нет, ведь правда? Никакого жизнеописания графа Тоскливого?

— Это конспирация, — прошептала петушиная книга. — Очень-очень хитрая конспирация.

Фурия устроилась вместе с книгой в одном из спальных мешков. Она снова надела комбинезон, и, хотя он был немного влажным и от него пахло плесенью, он больше не вонял кровью и потом, как прошлым вечером.

Кэт наблюдала за ней, остановившись в нескольких шагах.

— Что ты задумала?

— Если это действительно моя сердечная книга, то пришло время её испытать.

— Никакой библиомантики в моём доме!

— Слишком поздно! — возразила книга. — Я — самое благородное произведение искусства библиомантики. Моим создателем был потомок самого Григория Распутина, моя бумага…

— Давай-ка мы проверим, — сказала Кэт, — как поведёт себя в печке этот продукт искусства?

— Какое невежество! — возмутилась книга и повернула клюв к Фурии.

Она снова хотела прикоснуться к её щеке, но девочка схватила книгу за клюв и отодвинула от себя. Та отчаянно захрипела, будто её душили.

— Ну-ка сиди смирно! — приказала Фурия и, положив книгу на колени, оглядела тёмно-красную обложку, потом поднесла её к свету одинокой лампочки.

Обложка была испещрена следами боёв, которые устраивал Иеремия, но никаких серьёзных повреждений девочка не заметила. Даже позолоченные края были со вмятинами и царапинами, но узкий книжный блок держался довольно крепко. Фурия раскрыла книгу и с удивлением обнаружила, что её форзац[10]сделан из шёлковой бумаги в цветочек.

— Миленько! — улыбнувшись, сказала она.

— Высочайшее качество! — Голос книги звучал приглушённо, потому что она лежала на коленях Фурии и её клюв упирался в бедро девочки.

Томик был нетолстым — на взгляд Фурии, чуть меньше двухсот страниц и довольно компактным — его можно было носить в кармане комбинезона. Латинские буквы внутри были написаны вручную, некоторые чуть выше или чуть ниже своих строчек.

Фурия быстрым движением перелистала страницы. В затхлой каморке Кэт вдруг почувствовался запах типографской краски и клея.

— Попробуй, — сказала книга. — Сейчас тебе нужно разделить моё страничное сердце.

— Я никогда этого не делала.

— Я тоже, — сказала книга. — Вместе у нас получится.

— «Тили-тили тесто, жених и невеста…» — сказала Кэт.

— Это я могла бы спеть о тебе, — возразила Фурия.

Книга хихикнула.

— Это ещё почему?

— Вы с Финнианом…

Кэт прикусила нижнюю губу.

«О-о, — подумала Фурия, — вот она, болевая точка».

— Он бы никогда… со мной, я имею в виду… Ведь я всего лишь охочусь на петушиные книги.

— И правильно! — выкрикнула книга. — Человек с безупречными манерами!

— Держи клюв на замке, — велела Фурия.

Кэт стояла в центре комнаты. Вид у неё был совершенно окаменевший.

— Он собирает уничтоженные книги, чтобы их похоронить. Чтобы из них выросли новые деревья. Он тебе об этом говорил? Таких, как Иеремия, Финниан ненавидит. И не может понять, почему я… В общем, точно так же, как и ты. Никто меня не понимает. Мы с ним друзья, и ничего больше, потому что он тайно презирает меня за мою работу.

— А вот мне вовсе не кажется, что он тебя презирает, — сказала Фурия, уверенная, что поднаторела в вопросах любви, поскольку знала пример бесчисленных романов, которые ей довелось прочитать, — в этом она походила на бедняка, никогда не пробовавшего ничего, кроме грубого хлеба, который вдруг стал бы изучать экзотическую поваренную книгу.

— Я-то знаю, поверь мне.

Клюв под раскрытой обложкой книги вцепился Фурии в ногу.

— Страничное сердце! Скорее!

Кэт снова широко улыбнулась — эта улыбка, словно маска, появлялась на её лице в любой ситуации. Впервые у Фурии закралось подозрение, что за этой улыбкой скрывается нечто большее.

— Ладно, — сказала она книге. — Я попробую.

Она перелистала ещё несколько страниц и раскрыла книгу наугад. Пока что не имело особого значения, какую строку она выберет. В будущем, когда они с сердечной книгой узнают друг друга получше, важна будет каждая деталь: волокна и плотность бумаги, яркость печати. Тогда они поймут, какие страницы особенно наполнены библиомантикой. Но для начала вполне достаточно всего лишь раскрыть книгу в любом месте и надеяться на лучшее.

Фурия зажала страницу между ладонями. На секунду она закрыла глаза и попыталась сосредоточиться на своих ощущениях. Но девочка слишком сильно волновалась и поэтому совершенно ничего не чувствовала. Разве что лёгкое покалывание в ладонях, но оно вполне могло быть лишь плодом её воображения.

Фурия попыталась сконцентрироваться на цели, которой она хотела достичь силами библиомантики, струившимися из её сердечной книги. Надо было начать с чего-то простого, какого-нибудь трюка, в котором сложно переусердствовать.