Он отвел ее в сторону. Я двинулась за ними. Томас тихо сказал ей:

– Передайте мистеру Олимпусу, он может возвращаться к себе домой.

Мьё кивнула. Томас повернулся ко мне:

– Идем.

И двинулся не к арке, а к главному выходу из зала – в эту дверь входили и выходили студенты.

– Ты ведь что-то понял, да? – Я семенила, пытаясь подстроиться под его стремительный широкий шаг.

– Да, – коротко ответил он.

А пояснения?

– Может, объяснишь мне?! – спросила я, как только мы вышли в широченный и холодный коридор, где Томас не сбавил шага. – Куда мы идем?

– К машине.

– А Гермес?

– А что Гермес?.. Он был бы очень полезен… Но, думаю, он побоится.

Чего побоится? Но я решила не сворачивать с темы.

– Ты сказал «потом», – напомнила я. Компаньоны мы, в конце концов, или нет? Должна я тоже быть в курсе дел?

Хотя он с этим вряд ли согласится. Скажет, что я всего лишь няня и, мол, иди-ка ты домой и нянчись с малышней, ни на что другое твои мозги не годятся!

– Ну Томас! – окликнула его я.

Но Томас уже завернул за угол.

Я почувствовала себя такой разнесчастной, глупой и ненужной, что сначала остановилась как вкопанная, а потом, заметив, что стою неподалеку от широкого деревянного подоконника, подошла к нему и уселась, уставясь взглядом в свои коленки. Посижу, отдохну от этих дурацких каблуков, а потом пойду домой. Почему-то мысли о том, что дом за тысячи километров отсюда и у меня нет ни документов, ни денег, у меня в тот момент не возникло.

– Эй, – раздался голос Томаса, передо мной появились черные брючины. – Ты чего? – Он вдруг сел рядом, и голос его прозвучал удивительно встревоженно: – Тебе плохо?

– Нет, – я помотала головой.

Он взял меня за руки – так ласково – и сказал:

– Алисия?

Я подняла на него глаза, рот мой сам по себе скривился, и навернулись слезы:

– Я тебе только мешаю. Я ничего не знаю и вообще…

А Томас сказал:

– Прости. Я слишком задрал нос, да? Я свинья.

– Тогда уж скорее индюк-зазнавала. – Я хлюпнула носом, хотела вытащить из кармана платок, да ведь кармана не было, платок в джинсах.

Томас достал из смокинга бледно-лиловый шелковый квадрат и положил мне в руку.

Я вытерла глаза. И нос. Улыбнулась.

– Вот и молодец, – сказал он. – Спрашивай. Все, что хотела.

– А мы разве не спешим? – проговорила я.

– Нет. Мы прекрасно успеваем… Так, первое. Помню. Что они ели на десерт в графском саду…

– Ага.

– Помидоры.

– Что-о? – Моя грусть улетучилась, как сахарная пудра с булочек от дуновения ветра.

– Не хочешь же ты сказать, что ловила прохожих и сцеживала из них кровь для Мосика?

– Ну. Я… Покупала томатный сок… – виновато сказала я. – По цвету же похоже. Я думала, он еще совсем глупый и поверит. Я даже писала на банке…

– Что, интересно? – брови Томаса насмешливо встопорщились.

– Что это кровь первого сорта, – смущенно высказалась я.

Томас захохотал. Я уже хотела было снова разобидеться, но он повернул ко мне абсолютно счастливое лицо и произнес:

– Ты такая фантазерка.

Я хмыкнула. Ну, что есть, то есть. Я и правда не без фантазии.

– Уверяю тебя, он прекрасно различит их с расстояния метров в двадцать. По запаху.

– Да? – Вот ужас-то. Что же он обо мне думал?

– Читать он, скорее всего, не умел, – подбодрил меня Томас.

– Почему же они всегда не пьют томатный сок?

– Потому что это скучно, – ответил Томас.

– А другие няни что же?

– Про томатный сок написано в инструкции, – отозвался Томас.

Я хотела сказать: «В той, которую я пишу, тоже», но зачем хвастать, что я будущая знаменитость (хоть и в узких кругах нашей корпорации) – автор лучшей инструкции для нянь?

– Следующий вопрос, – сказал Томас.

– «Соответствующие».

– Ах да, – вспомнил он и спросил виновато: – Я хоть не больно пнул тебя по ноге тогда?

– Больно, – сказала я. Ну, может, и не так уж и… Но он так мило раскаивается: глаза его становятся похожими на глаза спаниеля миссис Кривич со второго этажа, а брови так трагично сходятся у переносицы!

– Извини, – сказал он очень мило. То есть со всеми перечисленными мною атрибутами его раскаяния.

Я полюбовалась на них немного… Ну то есть как немного – он кашлянул с какой-то неловкостью и произнес нерешительно:

– Итак, соответствующие?

– Ага, – сказала я.

– Олимпийцы, как и все боги, бессмертны.

– Я знаю.

Ну, может, про всех богов я и не знала, но про олимпийцев мне же Селия не далее как позавчера сообщила.

А Томас продолжал:

– И они избегают всего, что связано со смертью, – например, склепов.

– Избегают? – переспросила я.

– Скажем, у них это не самые любимые места для прогулок.

– Но это значит, при необходимости они вполне могли бы туда зайти. Это для них не как… для нас… э-э… космос. Или налоговая.

– Да. Но они предпочитают этого не делать. Говорят, это отнимет у них несколько лет жизни.

Значит, как налоговая.

– Впрочем, – продолжал Томас, задумчиво рассматривая противоположную стену, хотя на ней ничего особенного, кроме замысловатой трещины на штукатурке, видно не было, – они же бессмертны, то есть живут бесконечное количество лет. А от бесконечности какое число ни отними, останется все равно бесконечность…

Иногда Томас мне кажется слишком заумным. Но потом он сказал:

– Так что их объяснение слишком неубедительное.

– Зачем же они врут? – сразу оживившись, спросила я.

Томас пожал плечами и ответил, заговорщически наклонившись ко мне:

– Если ты бог, признаваться в страхах совсем не по рангу.

– Хи-хи…

– Поэтому они зовут соответствующих – тоже греческих богов, но таких, кто по работе имеет дело со смертью… – сказал Томас и давай перечислять всякие нелепые имена, я запомнила только «Аид» и «Хырон», а может, «Хаврон». Томас еще сказал, что этот Хаврон – перевозчик через реку. Только при чем тут смерть?

Томас поднялся:

– Теперь мы можем идти?

Я тоже вскочила: