– Монстры? – я привстала. Интересно, что там за монстры. Я хотела предложить Томасу: «Пошли посмотрим», но Нэнси сказала:

– Успеешь, детка. Это всего лишь улитки. Ешьте, а то суп остынет.

– Улитки, – вздрогнула Вивиан.

– Конечно, не всего лишь улитки! – обиделся старик на слова Нэнси. – Полметра ростом и говорят!

Полметра! Говорят!!!

А старик продолжал:

– Может, еще скажешь, что я их на обед выращиваю?

– Нет? – сказала я, с опаской покосившись на суп и пытаясь разглядеть, из чего он.

– Для еды у нас улитки и лягушки обычные, как у всех людей.

– Будто все люди едят лягушек, – пробормотала я.

– Здесь – все, – тихо сказал мне на ухо Томас. – Это же Франция.

– Ты совсем дикая, девочка, – сказал мне старик.

Я, значит, дикая. А тот, кто ест насекомых, значит, не дикий!

– Мы не едим насекомых! Мы же не варвары китайские, – сказал старик уже совершенно спокойно, засовывая белоснежную салфетку за воротник. – Томас, тебе придется заняться ее образованием.

– Чего? – возмутилась я.

А Томас с громким хлюпаньем втянул суп с ложки.

Вивиан, слегка успокоившись, тоже села за стол. Нэнси снова скрылась на кухне.

Знаете, что интересно? О чем можно разговаривать с улитками.

– О погоде, – как ни в чем не бывало сказал старик. – О толщине капустных листьев. И лучше ли брюссельская капуста, чем кольраби?.. А вот и интересные! – сверкнул старик глазами на Вивиан.

Кто интересные? Улитки интересные? Тяжело, знаете, уловить нить разговора, когда половина диалога не произносится вслух. Это как слушать, как кто-то болтает по телефону. Ты уже готов поздравить женщину с тем, что у ее племянника родились тройняшки, а она, положив трубку, сообщает:

– Эта идиотка целый час пересказывала мне последнюю серию «Пилигримов любви», представляешь? Дурацкий сериал! Сплошные небылицы: у человека до девяноста лет не было детей – и вдруг сразу трое!

Ответила я, помню: «Накопилось, наверное».

– Темы интересные, – сказал старик и спросил меня: – Вот ты что любишь?

– Брюссельскую, конечно, – сказала я. – Такие малюсенькие кочанчики! Когда я ее ем, мне кажется, что я Гулливер и приготовили ее лилипуты!

– Да, прелесть, – сказал старик, но не мне, а почему-то Томасу.

А тот снова громко захлюпал супом. Тоже мне, образованный человек! Это он еще будет меня учить! Я, по крайней мере, ем суп, не воспроизводя звуков засорившегося умывальника!

– Фу, – сказал старик, – неаппетитное сравнение.

– Хорошо, что ты не произнесла его вслух, – сказала Вивиан в мою сторону.

– Она сравнила Томаса с умывальником, – любезно сообщил старик.

– Потому что он хлюпал, – попыталась оправдаться я.

– Ничего, Томас, – сказал старик. – Кошкам, например, твое хлюпанье нравится. Они сразу задумались, а не пора ли перекусить.

В этот миг из кухни снова пришла Нэнси, с большой фарфоровой кастрюлей. (Похоже, Нэнси и без сверхспособностей угадывает чужие мысли.) Кошки, завидев кастрюлю, стали подбираться к мискам. Но не толпой и не суетясь, а вполне себе с достоинством.

Нэнси начала раскладывать поварешкой кашу по мискам, и несколько кошек мелодично мяукнули, словно одобряя ее действия.

– Ну вот, – сказал старик, со звяканьем положив ложку в пустую тарелку, – теперь до ужина дожить можно.

– Суп замечательный, Нэнс. Спасибо, – сказал Томас и, встав из-за стола, стал собирать посуду.

– Что ты, я сама, – отозвалась Нэнси.

– Пустяки, – сказал Томас и с полным подносом отправился на кухню.

А я почувствовала усталость, мне было тепло, уютно, и так захотелось прикорнуть на мягком диванчике, укрывшись вон тем клетчатым пледом…

– Пожалуйста, – сказал мне старик. – Отдыхай.

– Спасибо, я ничего, – я покосилась на вернувшегося из кухни Томаса.

Если я засну, он предпочтет оставить меня здесь, а не тащить на Олимп, который он почему-то считает опасным.

– И правильно сделает, – ответил старик на мои мысли.

Я уже отчаялась настроить их на какой-нибудь бессодержательный лад. Да и сил на это не было.

– Но я обещаю тебя разбудить, – сказал старик.

Томас посмотрел на него и вздохнул, сказал мне:

– Хорошо. Я не поеду без тебя.

Я перебралась на диван и, уже засыпая, услышала, как старик сказал:

– Есть комнаты для гостей, выбирай любую.

Наверное, Вивиан тоже захотела отдохнуть. Томас-то, похоже, железный.

Мне снились улитки, они кружком стояли около меня, я пела, а они хором подпевали и в такт качали рогатыми головами туда-сюда.

Песня была совершенно мне незнакомая, и как я ее пела, не пойму. Позже, после пробуждения, я вспомнила лишь две фразы: «Завиток ракушки, рожки на макушке…»

Потом одна улитка приблизилась ко мне и громко заурчала и даже замурчала. Я проснулась. Перед лицом моим была пушистая серая морда, и усы щекотали мой нос. Я отодвинулась и села. Дымчатая серая голубоглазая кошка сидела на ручке дивана и смотрела на меня как-то вопросительно, мол: «Ты чего тут разлеглась?»

– А где все? – спросила я у кошки, но она, разумеется, не ответила.

Стол был накрыт по-королевски – все блестело, переливалось в свете десятков свечей. Посуда чиста, стулья на местах, еды и не видно – кажется, ужина еще не было. Значит, все еще здесь и никуда не умчались без меня. Но где – здесь?

За окнами начинало темнеть. Было так тихо, будто я во всем замке одна. Кошки не производили много шума – они в основном дрыхли себе по углам, стульям и креслам. Та серая, что меня разбудила, устраивалась на моем месте.

Я протерла глаза и отправилась на поиски людей.

Если тут так тихо, то все в саду! Как же я сразу не догадалась. Они нагуливают аппетит и ведут беседы с улитками. Может, спрашивают у них дорогу на Олимп?

Хотя, судя по рассказам Алана, они могли бы знать эту дорогу в единственном случае: если ее обочины заросли салатом и капустой.

Снаружи стало прохладно. Прямо от невысокого деревянного крыльца вела прямая, как линейка, дорожка. Вокруг росли стриженые кусты и деревья.

И здесь – никого: ни людей, ни хваленых улиток. Кричать «алло», «ку-ку» или тому подобную нелепицу мне как-то не хотелось: не в лесу же я, в конце концов.

Поэтому я просто пошла по дорожке, надеясь, что она ведет куда надо. То есть куда мне надо.

А вывела она меня к другой дорожке, пересекавшей эту поперек. Кусты здесь были выше меня и совершенно не просвечивали. Зато ряды их вместе с дорожкой куда-то поворачивали, вдруг пересекались еще одной дорожкой или расходились в три стороны.