Я надеялась, она все еще в состоянии рассуждать здраво.

— Мы и здесь можем поговорить, — сказала мама.

Да, здравого смысла ей все же недостает.

— Если мы будем говорить здесь, мы обе охрипнем, потому что придется кричать через дверь, — сказала я. — Кроме того, нас будут слышать другие. Лучше вернись в отель и позвони мне. Я расскажу тебе обо всем, что случилось со мной.

Говоря это, я скрестила пальцы. Я знала, что не смогу рассказать ей всего, иначе она просто сознание потеряет.

— А потом ты придешь, и когда папа вернется домой, мы увидимся.

И разве это не будет счастливым воссоединением семьи?

— Хорошо? — спросила я настойчиво, потому что некоторое время она молчала.

Мама снова всхлипнула.

— Я просто не могу оставить тебя теперь, когда я наконец нашла тебя, — сказала она.

— Я никуда не уйду, обещаю тебе.

Последовала еще одна мучительно долгая пауза. Потом она тяжело вздохнула.

— Хорошо. Я вернусь в отель. Позвоню тебе, как только доберусь.

— Я буду ждать тебя здесь, — заверила я ее.

У меня не было сверхакустических способностей, так что я не могла сказать, когда именно она ушла. Но по тому, как расслабился Финн, я поняла, что она отправилась в отель.

— Прости, что ударила тебя, — сказала я, понимая теперь, что это было гадко.

Финн посмотрел на меня.

— Меня протыкали шпагами, в меня стреляли и так далее. Помнишь?

Я услышала, как кто-то фыркнул, и обернулась.

Наверху лестницы в дверном проеме стоял Кин и смотрел на меня сверху вниз с пренебрежением.

— Твой удар и пятилетнего ребенка не сбил бы с ног, не то что Рыцаря, — сказал он мне. — Интересно, ты вообще хоть чему-нибудь научилась сегодня утром?

Я уставилась на него, сощурившись. Я знала, что он специально дразнит меня, знала, что я не должна вестись на это. Но я уже поняла, что он плохо влияет на меня.

— А мне интересно, почему ты бы так хотел, чтоб я сломала ногу твоему отцу? — парировала я.

Кин уже открыл рот, чтобы сказать что-то хлесткое, но Финн прервал его.

— Хватит, дети. — Однако в голосе его не было ни обиды, ни злобы. — Оставьте свой боевой дух для тренировок.

Кин не похож был на парня, который слушается родителей, но, к моему изумлению, он заткнулся. Я не стала углубляться в раздумья о том, почему меня это немного огорчило.

Я удалилась в спальню, оставив Финна и Кина разбираться в своих семейных отношениях. Я не хотела, чтобы наш разговор с мамой слышал еще кто-то. Я села в комнате рядом с телефонным аппаратом и принялась смотреть на стрелки наручных часов.

Мама не сказала, в каком отеле она остановилась, а если бы и сказала, я, по всей вероятности, все равно не поняла бы, где он расположен. Так что я понятия не имела, сколько времени ей понадобится на то, чтобы добраться до номера. Трудно было поверить, что для того, чтобы добраться в Авалоне куда бы то ни было, нужно больше двадцати минут. И это пешком, а мама уж наверняка взяла такси. Однако время шло, а звонка от нее все не было.

Может, она еще не сняла номер? Может, в отеле очередь у стойки регистрации? И поэтому она не звонит так долго. Но я не могла не волноваться. Финна избили, чтобы насолить мне. Вдруг и маму попытаются использовать как оружие против меня?

Я принялась шагать по комнате, то и дело поглядывая на телефон в надежде, что он зазвонит. Паника нарастала. Мама не была идеалом, и, возможно, я не хотела жить с ней — хотя те денечки выглядели сейчас просто раем — и все же я любила ее. Очень любила. И я знала, что она тоже любит меня. Она все сделала для того, чтобы оградить меня от запутанной политической игры в Авалоне, она все принесла в жертву этому. А я? Сбежала из дома и угодила в самое пекло! Эгоистка.

Совесть замучила бы меня насмерть, если бы не зазвонил телефон. Я чуть не сбила телефонный аппарат на пол, хватаясь за трубку. Я уже боялась, что услышу сейчас голос врага, заявляющий, что мама у них, но телефонистка сказала, что звонок — из отеля «Хилтон». Это меня не успокоило.

— Мама, это ты? — почти закричала я в трубку, скрещивая пальцы на удачу, словно это могло помочь.

— Привет, милая, — ответила она так спокойно, словно я только что не лишилась десяти лет жизни, нервничая из-за нее.

Я тяжело опустилась на кровать, прижимая одну руку к груди и уговаривая себя наконец успокоиться. Сердце гулко ударяло о ребра.

— Почему ты так долго не звонила? — спросила я. — Ты перепугала меня до смерти!

— В номер заселяют только в три часа, я лишь сейчас вошла. Прости, милая. Надо было позвонить тебе из холла и предупредить.

Я зажмурилась и укусила себя за кончик языка, чтобы не сказать того, о чем я потом пожалею. Потому что если долгие годы, прожитые с мамой, чему-то и научили меня, так это тому, что пьяницы всегда врут. А она сейчас врала мне.

Как я это поняла? Я по голосу слышала, что она уже выпила. Она не запиналась, не бормотала, как пьяные в кино. Она пила уже много лет и приноровилась не выдавать себя до последнего момента. Ей надо было выпить очень много, чтобы посторонний человек заметил, что она пьяна. Но я не была посторонней. И распознавала другие знаки.

Когда мама пьяная, она говорит намного медленнее. Плюс в ее голосе появляется такая сонная интонация, словно ее разбудили среди ночи. И именно так она разговаривала сейчас. Все теплые и нежные чувства, переполнявшие меня с тех пор, как я узнала, что она помчалась в Авалон за мной, тут же испарились.

— Ты просто не могла больше держаться, чтобы не выпить, да? — сказала я и сама удивилась, какая злость прозвучала в моем голосе. — Стоило тебе узнать, что я жива, как ты тут же побежала за бутылкой, даже не раздумывая. И тебе плевать было, что я жду твоего звонка!

— Что за нелепость, — протянула она. — Я не пила.

О да, это еще одна мамина фишка, от которой мне хочется взвыть и рвать волосы на голове. Если она сидит дома и смотрит телевизор — да, она признает, что «слегка пригубила». Но если она должна была что-то сделать, а вместо этого решила «пригубить», она никогда, ни за что не признает, что пила.

Даже когда от нее за версту разит алкоголем, она будет клясться, что не брала в рот ни капли, а тому, что она не пришла на родительское собрание (или не купила продукты, или не позвонила в газовую компанию), всегда найдется убедительное объяснение.

Все это я вспомнила в одну секунду, вся жизнь с ней пронеслась у меня перед глазами — и я снова поняла, почему убежала из дома. Я была так сердита на нее теперь, я так обиделась, что даже страхи последних дней за свою жизнь и свое будущее отступили куда-то на второй план. Как можно снова слушать лживые объяснения? Как можно сдерживать презрение и боль, глядя, как она клетка за клеткой уничтожает себя? Как молчать, когда хочется рвать и метать?