«Но, Зинаида Николаевна, – возразил поэт, – все изменилось. Пора уже забыть прежние страхи и начать жить нормальной жизнью».

Один из друзей Бориса, Константин Богатырев, рассказал Ольге, что был свидетелем похожего разговора на «Большой даче» между Пастернаком и итальянским ученым Этторе Ло-Гатто. Ло-Гатто был автором монографий по истории русской литературы и русского театра. Во время разговора с ним Борис сказал, что готов к любым неприятностям, лишь бы роман был опубликован. Когда Зинаида резко возразила:[393] «Хватит с меня этих неприятностей!», Борис холодно ответил: «Я писатель. Я пишу, чтобы меня печатали».

Серджо Д’Анджело увез на самолете свое литературное сокровище в Германию, в Восточный Берлин, и снял номер в гостинице на западе города, откуда позвонил Фельтринелли в Милан, прося указаний. Его не обыскали, когда он уезжал из Москвы, и непотревоженная рукопись по-прежнему лежала в его чемодане. Фельтринелли, вероятно, лучше Серджо ощущавший потенциально взрывоопасную природу этого драгоценного груза, решил на следующий день лететь в Германию, чтобы лично забрать рукопись. На следующее утро в маленьком отеле на Иоахимшталерштрассе, рядом с элегантными торговыми улицами, рукопись «Живаго» была передана, как контрабанда, из одного чемодана в другой за закрытой дверью номера Д’Анджело.

Затем двое итальянцев с удовольствием провели еще два дня в Берлине, заходя в магазины и уличные ресторанчики и обсуждая первые впечатления Д’Анджело о жизни в СССР. «Среди прочего Фельтринелли[394] осведомляется, есть ли в Москве проститутки, – вспоминал Д’Анджело, – и когда я отвечаю, что видел их вокруг крупных гостиниц (вполне возможно, они используются также и для слежки за иностранцами), он выглядит глубоко потрясенным и разочарованным». На следующее утро издатель-коммунист, прежде чем вылететь обратно в Милан, быстро пробежался по магазинам в поисках бинокля для прогулок на своей яхте.

Фельтринелли, который не знал русского, сразу по возвращении из Берлина отослал рукопись переводчику. Пьетро Цветеремич, итальянский славист, получил предложение составить отзыв о романе для потенциальной публикации. Его вердикт был таков: «Не опубликовать[395] такой роман значило бы совершить преступление против культуры».

На следующий день после визита Д’Анджело Ольга срочно отправилась на такси в Москву, чтобы встретиться с Николаем Банниковым, другом Бориса и редактором готовившейся к выходу поэтической антологии, которую планировал опубликовать Гослитиздат, сопроводив ее вступительной частью из автобиографических заметок. Ольга, узнав о том, что Борис отдал рукопись, расстроилась отчасти и потому, что понимала: Банников придет в ярость, поскольку это может сорвать работу над однотомником.

Она оказалась права. Банников действительно рассердился и встревожился: «Да что он наделал!» Ольга обсудила с ним единственное решение: они должны найти способ опубликовать роман в России раньше, чем за границей. Затем она поехала на встречу с другим редактором, Виташевской, которая занимала более высокое положение в Гослитиздате; встреча состоялась у нее дома. Ольге казалось странным, что Виташевской, которая была некогда комендантом исправительно-трудового лагеря, поручили теперь работу редактора. Ивинская рассказала ей о случившемся. «Вы знаете, Оленька, – мягким кошачьим голоском говорила эта огромная, заплывшая жиром женщина, – разрешите мне показать этот роман вышестоящему лицу. Вполне возможно, все встанет на свое место».[396]

Когда обессиленная Ольга вернулась на Потаповский, лифтерша вручила ей запечатанный конверт. Это была записка от Банникова, примерно следующего содержания: «Как можно настолько[397] не любить свою страну; можно ссориться с ней, но, во всяком случае, то, что он сделал, – это предательство, как он не понимает, к чему он подводит себя и нас».

С точки зрения друзей и редакторов Бориса его поступок был предательством только в той мере, в какой мог свести на нет их старания опубликовать его труд в Советском Союзе. Узнав, что роман был отослан за границу, правление Союза писателей встревожилось, поскольку планы советского издания еще не сформировались окончательно. Высшие советские чиновники, такие как Дмитрий Поликарпов, заведующий отделом культуры ЦК КПСС – «цепной пес идеологии» – опасались, что, если какой-нибудь советский журнал согласится напечатать цензурированную версию «Доктора Живаго», в то время как итальянцы опубликуют полный текст, может возникнуть сложная политическая ситуация.

Наутро Ольга вернулась в Переделкино, чтобы показать Борису эту записку. Он сказал, что, если ее так волнует передача романа и так резко реагируют на этот факт их близкие знакомые, Ольга должна попробовать забрать роман у Д’Анджело, и дал ей московский адрес итальянца.

Д’Анджело жил в большом здании неподалеку от Киевского вокзала. Ольга растерялась, когда дверь открыла его жена Джульетта, ошеломительная красавица с внешностью кинозвезды. Она была «длинноногая,[398] смуглая, растрепанная, с точеным личиком, с глазами удивительной синевы». Поскольку Джульетта не говорила по-русски, а Ольга по-итальянски, между ними произошла полукомическая сцена, во время которой женщины объяснялись жестами. Однако обе интуитивно поняли, что случилось: Ольга догадалась, что Джульетта пытается сказать ей – ее муж никогда не имел намерения причинять Борису неприятности.

Больше часа длилась эта «беседа», в которой «шума и движений было много, а смысла мало», и, наконец, явился энергичный и харизматичный Д’Анджело. «Действительно, он был молодой,[399] высокий, стройный, с прямыми черными волосами, с тонкими иконописными чертами лица». Он произвел на Ольгу еще большее впечатление тем, что «великолепно, с очень небольшим акцентом, говорил по-русски». Он сочувственно кивал головой, когда Ольга объясняла, насколько серьезными могут быть последствия для Пастернака, если роман опубликуют в Италии, и умоляла его вернуть рукопись.

«Знаете, теперь уже говорить поздно, – ответил он, – я в тот же день передал роман издателю. Фельтринелли уже успел его прочитать и сказал, что чего бы это ему ни стоило, но роман он обязательно будет печатать».

Видя, как расстроил Ольгу его ответ, Д’Анджело продолжал: «Вы успокойтесь, я напишу и, может быть, даже по телефону переговорю с Джанджакомо. Он мой близкий друг, я обязательно расскажу, что вас это так тревожит, и, возможно, мы найдем какой-нибудь выход. Но вы сами понимаете, что издатель, получивший такой роман, неохотно с ним расстанется! Я не верю, чтобы он отдал его просто так».