продолжал Хавнул дальше, – старался поговорить сегодня с княгиней-матерью и всё ей рассказал.

Она слушала меня, побледнев, была безмолвна, но без гнева и злой воли. Когда я рассказал ей о вас, она задумалась, не говоря ни слова, рассуждая над тем, что я принёс. Эта женщина большого ума и важности, но, когда речь идёт о решительном шаге, так же робка и неуверена, как и сын.

Поэтому она даже не сразу мне ответила, начиная с того, что искренности Витовта нельзя было верить.

Она видит выгоды примирения, но оно будет знаком к новой и жестокой, упорной войне с Орденом, который за предательство отомстить не преминет. В те мгновения, когда Витовт сбежит, нужно уже быть готовым к отражению нападения крестоносцев.

Княгиня Юлианна не против того, чтобы Крево с наследством вернуть сыну Бируты, но предвидит, что будет очень трудно смягчить сына и склонить его к прощению и примирению.

– Вы упомянули ей обо мне? – спросил Семко. – Вы говорили, кто это привёз?

– Сначала я только объявил о заслуживающем доверия посланце князя, не называя вашего имени, – отвечал Хавнул. – Только потом, когда она начала сомневаться, не является ли вся миссия коварством и предательством крестоносцев, я был вынужден назвать вас по имени и поведать о кольце, данном как знак.

Услышав о Бируте, княгиня заплакала и вытерла слезу.

– Ягайлло, – говорил дальше Хавнул, – завтра снова едет в лес и не вернётся вплоть до ночи. Если хотите, мы можем завтра с полудня вдвоём пойти к старой княгине. Никто не узнает, кто вы, а я к ней провожу.

Коротко подумав, Семко согласился на это. Хотел, насколько возможно, ускорить завершение переговоров. Его обуревал страх, как бы из-за дела Витовта не испортить своего собственного. Бартош из Одоланова требовал подкреплений, а они без приказа князя не могли быть высланы.

На экспедицию следующего дня Хавнул порекомендовал князю надеть костюм, как можно меньше обращающий внимание, и такой, по какому можно было угадать скорее русина, чем гостя с запада. Поскольку Руси было там много, всегда гостили на дворе князья и бояре, посланцы от родственников и свойственников, а литвины, уже привыкшие к ним, были и почти считались своими. Также из Новгорода, Твери, Пскова, из Смоленска и из Куявии прибывали купцы, молодые родственники княгини, их язык и одежда никого не поражали.

Условившись с Хавнулом, князь спокойно ждал завтрашнего дня. Для большей безопасности князь сам обещал прибыть за Семко, отвезти его сначала в свой дом в посаде, а потом пешком проводить в дом великой княгини.

Хотя следующий день был сырым и туманным, Хавнул появился в назначенный час, и Семко, для которого лошадь была готова, поехал с ним вместе в город и замок, который был виден издалека, опоясанный толстыми стенами, домами и святынями.

Долгое время они были вынуждены кружить то песчаными, то грязными улочками, узкими и запутанными, прежде чем приехали в замок. Там уже можно было увидеть несколько более значительных построек из дерева и камня, спрятавшихся под стеной.

Рядом с ними стоял обширный дом старосты Хавнула, в который они сначала заехали. Хозяин настойчиво приглашал князя войти в дом.

Неприметный снаружи дом немца внутри был устроен с большим великолепием и комфортом, но как требовали те времена, эта роскошь была подвижной, чтобы при малейшем знаке, во время опасности можно было очистить от неё дом и эти сокровища спрятать.

Во всём виден был человек, который знал и любил западные обычаи. Поскольку случалось, что князья, бояре и более значительные литвины заходили к старосте, христианской символики не было, но Хавнул похвалился князю закрытой на ключ часовенкой, полностью светившейся от золота. Там горела вечная лампада перед образом Богородицы, о котором Хавнул утверждал, что его рисовал св. Лука, приписывая ему заоблачную цену. Из дома Хавнула они пошли пешком в нижний замок, который помещал в себе и языческую святыню, окружённую не многочисленными, но очень старыми деревьями.

От самого храма язычников была видна только бесформенная башенка из полевых камней, построенная много веков назад, и такая же бесформенная стена, опоясывающая святыню, из которой поднимался густой дым, огромным столбом взлетая вверх.

Староста рассказывал, что там горел вечный огонь, который Литва почитала и считала святым, кланясь ему и принося жертвы.

Издалека больше ничего разглядеть было нельзя, кроме проскальзывающих около стен, между дубами, фигур в длинных одеждах, с широкими белыми поясами, в шапках, в венках, с кривыми палками в руке.

Это, должно быть, были священники и прорицатели, которые следили в этот день и ночь за огнём.

В этой долине, по рассказам Хавнула, состоялись очень великолепные похороны Кейстута, по языческому обычаю; в этом месте, где сжигали тела всех умерших князей.

– Помоги Бог, – добавил он тихо. – Я надеюсь, что Ягайллу уже сжигать не будут, а будет погребён по-христиански, и на месте идолопоклоннического костра будет возвёден алтарь настоящему Богу, а над ним крест Господень.

Хавнул говорил это с волнением и слезами на глазах.

В глубине обширного двора к реке, отделённые высокими заборами, стояли терема княгини Юлианны, в которых она жила с дочками и своим двором. Эти дома, частью построенные из камня, частью из дерева, снаружи были ярко выкрашены, а на главных стенах около двери и узких окнах видна была позолота.

Хавнул, показывая издалека эти постройки, говорил, что там находится русская церковь, на которой, как на костёле, не было ни креста, ни какого-либо внешнего знака.

– Ягайлло уважает религию матери, – говорил староста, – но должен оглядываться на своих духовных лиц, которые уже враждебны и возмущены, что тут же рядом со святыней стоит церковь и христианские священники проходят около неё, а особенно это неприятно Нестору, капеллану княгини, потому что относится к ней неуважительно. Сам Ягайлло должен был ему напоминать и предостерегать.

Семко с интересом смотрел, ибо то, что там видел, было непохоже ни на то, что видел у крестоносцев, ни на то, что встречалось в Польше и Мазовии. Однако тут и там он замечал влияние запада, а ещё больше Руси, значительная часть которой принадлежала литовским князьям, или была с ними в тесных связях.

Они не спеша приближались к дому старой княгини, проехав ворота, в которых на страже сидел старый привратник. Дворы поменьше, окружающие его, содержались аккуратно, а перед входом стояли декоративные резные столбы и крылечки с расписными перилами.

– Я должен просить вашу милость, – сказал Хавнул, – остаться на минуту здесь, а я пока узнаю, нет ли у княгини кого-нибудь из её духовных лиц, потому что, увидев вас,