Синкретизм приведенной аллюзии особенно эффектен не только тем, что адресатом ее является одновременно библейский текст и живописное полотно, но и тем, что жанр цитируемой картины, триптих, представляет собой максимальное приближение живописи к кино.

3

Экран в романе Набокова, как некое освещенное замкнутое пространство, в котором происходит действие, делит персонажей на зрителей / наблюдателей этого действия и его участников. Это подкрепляется еще и буквальным разделением героев на две группы: артистов (о пародийной причастности героев к искусству упоминалось выше) и, условно говоря, прислугу: горничных, бонн, почтальонов, кухарок, швейцаров… Они-то и образуют публику зрительного зала, которая наблюдает яркую до нереальности жизнь других, формулирует общее мнение, расхожую мудрость, которая закрепляется в словесных метафорах, речевых штампах. К визуализации этих штампов и стремится кино.

Приведу пример:

«Швейцар, разговаривавший с почтальоном, посмотрел на Кречмара с любопытством.

– Прямо не верится, – сказал швейцар, когда те прошли, – прямо не верится, что у него недавно умерла дочка.

– А кто второй? – спросил почтальон.

– Почем я знаю. Завела молодца ему в подмогу, вот и все […] А ведь приличный господин, сам-то, и богат, – мог бы выбрать себе подругу поосанистей, покрупнее, если уж на то пошло.

– Любовь слепа, – задумчиво произнес почтальон».

Художественная замкнутость кинопроцесса делает возможным переход героев из одного статуса в другой: так, Магда, дочь швейцарихи, становится кинодивой, а Горн, артист, превращается в зрителя.

Ракурс, как точка зрения наблюдателя или как точка зрения действующего лица, одно из важных стилистических средств кино, в набоковском киноромане трансформируется в художественный литературный прием. Установка на визуализацию повествования при отсутствии нарратора в тексте реализуется во многом при помощи ракурса. Прием ракурса при переведении из кино в литературу способствует регистрации не только видимого, но смотрящего. Восприятие Кречмаром внешности Магды обнаруживает в нем знатока живописи: «…чудесный продолговатый блеск случайно освещенного глаза и очерк щеки, нежный, тающий, как на темных фонах у очень больших мастеров». А угол зрения Магды демонстрирует свойственный ей мещанский здравый смысл, материальную оценочность окружающего мира как основной жизненный критерий: «После вдумчивых и осмотрительных поисков она нашла в отличном районе неплохую квартиру».

Условия ракурса определяют в романе функции глаза – зрение и отражение. Кречмар не скрывается перед «остроглазым» Горном, который быстро подмечает все. Одновременно глаза Горна отражают печальное положение его дел.

«“Скажи, – спрашивает Горн Магду, – как ты вынюхала, что у меня нет денег?”

“Ах, это видно по твоим глазам”, – сказала она».

Глаза, которые ничего не отражают, являются в произведении признаком глупости: у Аннелизы были «светлые, пустые глаза»; или смерти: умирающая Ирма «тихо мотала из стороны в сторону головой, полураскрытые глаза как будто не отражали света». Невидящие глаза, глаза слепого – еще одна категория, вводимая в текст, она исключает зрительный фактор и замещает его другими формами познания окружающего мира, которые одна за другой абсурдируются. Первая – посредством собственного интуитивного воображения: «Профессор, знаменитый окулист […] Кречмар представил его себе карапузистым старичком, хотя в действительности профессор был очень худ и моложав».

Познание на основе чужих свидетельств, людей зрячих: «Магда описывала ему все краски там – синие обои, желтый абажур, – но, по наущению Горна, нарочно все цвета изменила: Горну казалось весело, что слепой будет представлять себе свой мирок в тех красках, которые он, Горн, продиктует».

Представление о мире, основанное на собственной памяти: «Питаясь воспоминаниями о ней (о жизни. – Н.Б.), он словно перебирал миниатюры: Магда в узорном переднике, приподнимающая портьеру, Магда под блестящим зонтиком, проходящая по малиновым лужам, Магда, стоящая голою перед зеркалом и грызущая желтую булочку…», – утрата зрения превращает бегущую ленту жизни-фильма в набор снимков-кадров.

Другой пример: «Он с ужасом замечал теперь, что, вообразив, скажем, пейзаж, среди которого однажды пожил, он не умеет назвать ни одного растения, кроме дуба и розы, ни одной птицы, кроме вороны и воробья».

И еще одна форма постижения окружающего – по звуку: «Он старался жить слухом, угадывать движения по звукам…» и когда «вдруг услышал в конце стола странный звук, – как будто человеческое придыхание», решил, что у него «начинаются слуховые галлюцинации».

Трагическая ситуация слепоты как изоляции от мира («гладким покровом тьмы он был отделен от недавней […] ярко-красочной жизни…» служит аллюзией на стихотворение В. Ходасевича «Слепой»:

Собственно, в романе развенчанию подвергаются все формы познания мира, в том числе и зрительная.

«Все, – вспоминает ослепший Кречмар, – в прошлой жизни было прикрыто обманчивой прелестью красок, его душа жила тогда в перламутровых шорах, он не видел тех пропастей, которые открылись ему теперь».

Однако и противоположное убеждение, что «физическая слепота есть в некотором смысле духовное прозрение», оказывается несостоятельным.

В произведении воспроизводятся разные смысловые уровни зрительного процесса. Отмечу некоторые из них.

Предвидеть – в значении заранее предчувствовать надвигающееся событие, хоть и не связано с визуальными возможностями, декларируется как открытое ви́дение, не блокированное границами времени и пространства. Так, «после размолвки с мужем у Аннелизы развилась прямо какая-то телепатическая впечатлительность».

Видеть – в значении регистрировать окружающий мир как модель для копирования. В этом состоит метод Зегелькранца: «воспроизводить жизнь с беспристрастной точностью». Но, перенесенная в текст, жизнь теряет свои художественные, изобразительные возможности, становится «анонимным письмом», «доносом».

Видеть – в значении эстетического любования, игнорируя смысл видимого. Например, так описана сцена на пляже в Сольфи, когда Кречмар разглядывает Магду: «Теперь Кречмар видел ее, окруженную солнечной пестротой пляжа, которая, однако, была сейчас для него мутна, настолько пристально он сосредоточил взгляд на Магде. Легкая, ловкая, с темной прядью вдоль уха, с вытянутой после броска рукою в сверкающей браслетке, Магда виделась ему как некая восхитительная заставка, возглавляющая всю его жизнь».

Видеть – в значении постигать ситуацию согласно зрительным впечатлениям. Понимание, как правило, оказывается ошибочным. Пример – та же сцена на пляже в Сольфи, но увиденная англичанкой. Она принимает любовников за резвящихся отца с дочерью и ставит Кречмара в пример своему ленивому мужу. Фраза в тексте приведена на английском: «Look at that German romping about with his daughter. Now don’t be lazy, take the kids out for a good swim» («Взгляни на того немца, что резвится с дочерью. Не ленись, пойди поплавай с детьми…»).