А не послать ли ей все это в дальнее эротическое путешествие, причем пешее? Не выразиться ли изысканной фразой, на которую она недавно наткнулась на каком-то интернетском форуме: там, вдали, фаллический символ, вам туда…

Фаллический символ в витрине магазина «Красный шерл» внезапно пришел ей на память и странным образом вернул чувство юмора, которое, как и пресловутое любопытство, было главным движителем переменчивой писательской натуры.

— Хорошо, — ответила Алёна сдержанно. — Договорились. До встречи, до звонка. Всего доброго, Александр Васильевич.

Интересно, «брату Коле», в смысле «другу Илье», Бергер прямо сейчас позвонит или все же чуточку позже?

В любом случае, времени терять не стоит.

Алёна вернулась к Афанасьеву и заискивающим голоском попросила у него адрес Смешарина.

Следователь вскинул брови:

— А вам зачем?!

— Ни за чем вообще-то, — голоском благонравной девочки-школьницы ответила Алёна. — Но все же, он мой товарищ по несчастью. Я его хотела поздравить с благополучным завершением наших мучений.

— Тоже, нашлись мучения! — хмыкнул Афанасьев. — Это обыкновенный рабочий процесс, а не мучения. Но адреса Смешарина я вам не дам. Это служебная информация, разглашать которую я не имею права.

— Слушайте, Виктор Валентинович, — примирительно сказала Алёна, — вы же обо мне слышали. Вы же понимаете, что я все равно этот адрес добуду, так же легко и непринужденно, как добыла адрес Луниной. В крайнем случае позвоню Муравьеву, когда он из Москвы вернется. Но мне бы не хотелось обременять этого великого человека такими мелочами. К тому же он начнет ворчать: мол, разве я не могла узнать адрес у следователя, который дело ведет? И что я ему отвечу?

Это был, конечно, шантаж, прямой шантаж! Афанасьев не мог этого не понимать. И понимал также, что ему придется уступить. И все же он попытался выйти из положения достойно:

— Если я сообщу вам адрес Смешарина, вы мне расскажете, как получили адрес Луниной?

— По рукам! — воскликнула Алёна и даже сделала некий жест, словно намеревалась хлопнуть Афанасьева ладонью по ладони, но он в это время принялся копаться в каких-то бумагах, и развязное движение Алёны Дмитриевой пропало втуне. Очень несвоевременно вспомнилась Глазастик Финч со своей привычкой плевать на ладонь собеседника для закрепления договора, и Алёна прижала руку ко рту, чтобы не фыркнуть с неуместной веселостью.

— Вот адрес, — сказал Афанасьев. — Записать вам?

— Сделайте такое одолжение, — вежливо попросила Алёна.

Наконец адрес был у нее. И телефончик оказался приписан тут же. Вот это любезность!

— Переулок Слесарный? Господи всеблагий! Это где же? На Автозаводе? В Сормове? В районе «Красной Этны»?

— Да не так уж далеко отсюда, — хмыкнул Афанасьев. — Три квартала направо по Юбилейной — и вниз, к садам, там частный сектор. Легко найдете. А теперь говорите про Лунину.

Алёна с превеликим удовольствием рассказала о методике Глазастика Финч и в доказательство своих незаурядных умений прочитала несколько документов, которые ей вверх ногами подсовывал Афанасьев. К сожалению, это были какие-то скучные нормативные акты, и в них не содержалось совершенно никакой информации по интересующему ее вопросу. Итак, обжегшись на молоке, Афанасьев дул на воду… что было в принципе вполне объяснимо.

Наконец, простившись с Афанасьевым (очень хотелось верить, что навсегда), Алёна вышла из отделения и направилась к Слесарному переулку.

Дом брата Смешарина, двухэтажный и весьма справный, основательный, с двумя гаражами и немалым участком, простиравшимся позади построек, привел ее в восторг. Алёна вообще была неравнодушна к приметам сельскохозяйственного процветания — при том, что сельскую жизнь терпеть не могла, поскольку была убежденной урбанисткой.

Хозяина она увидела сразу. Павел Степанович (оказывается, Алёниного товарища по несчастью звали именно так), одетый в тренировочные штаны с пузырями на коленях, сланцы-вьетнамки и полосатую майку а-ля «морская душа», пригорюнившись сидел на лавочке и тупо водил прутиком по песчаной дорожке. При виде Алёны он сначала отпрянул, словно не поверил глазам, потом вскочил и зачем-то кинулся на крыльцо, но тут же опамятовался и встретил гостью достойно, то есть не слишком даже в штыки:

— Вы что тут делаете?

— Пришла поздравить вас с успешным завершением наших страданий! — заявила Алёна. — Вы уже в курсе или нет, что дело закрыто?

— Что, серьезно? — ошарашенно уставился Смешарин. — Неужто нашли того, кто Серегу прикончил?!

— Куда там, найдут они, — махнула рукой Алёна, решив не вдаваться в подробности: правый локоть, левый локоть… Для Смешарина это, подалуй, будет слишком сложно. — Вас хоть допрашивали на предмет выявления связей убитого?

«Допрашивали на предмет выявления связей» — это прозвучало так весомо, грубо, зримо, что и Смешарин, и сама Алёна на какое-то время просто онемели — то ли от восторга, то ли от ужаса.

— А то как же, — наконец обрел дар речи Смешарин. — Только что я скажу про Серегу? Они небось побольше моего о нем знают. У них небось на него мно-ого папочек заведено!

— Это почему? — удивилась Алёна.

— Да он, Серега Коржаков, он же — ого, какой авторитет был! Слышала, как по телевизору говорят: человек, мол, с криминальным прошлым? Это про таких, как он.

— У него криминальное прошлое? И богатое?

— Ну, толком не скажу, не знаю, но ходили слухи, вроде бы лет пять тому назад он после отсидки вышел и сразу дело завел — какие-то кореша его поддержали, — автоперевозки по области, да я в его дела не вникал, знай, шоферил. Меньше знаешь — лучше спишь, говорят, а с этим Штормом именно так и есть.

— С каким Штормом? — озадачилась Алёна.

— Да у Коржакова такая кликуха еще с зоны осталась. У него и татуировка была вот тут. — Смешарин показал свое мускулистое, хотя и несколько заплывшее жирком левое предплечье. — Так и было написано — Шторм! Эй, ты чо?

«Ты чо», надо полагать, относилось к тому оцепенению, сходному со столбняком, в которое поверглась Алёна. Левое предплечье… шторм… вчера на картине Жужки появилась надпись tempesta, что означает — шторм, и именно на левом предплечье Горация-пэра.

Что за странности? Что за намеки? Почему эта надпись возникла именно вчера? Почему накануне закрытия выставки?

А может быть, подумала Алёна, ей что-то показалось? Какая она дура, что не сделала вчера фото этой надписи!

А может быть, это вообще ничего не значит? Какое отношение вольная вариация на тему Давида может иметь к вору-рецидивисту, или кто он там был, Коржаков? Убийца? Мошенник?

Никакого, конечно. Никакого, наверное… А его сыновья? В смысле, сыновья Горация? С ними-то как быть?

Черт, при чем здесь сыновья? Этому Коржакову было на вид лет сорок пять, не больше! Ну в каком возрасте могут быть его сыновья? И были ли они у него вообще?