Василиса села. Собственные мысли ей не нравились, и она отогнала их подальше. Вымокшая одежда уже начала остывать, позволяя холоду пробраться к телу. Пора возвращаться.

Финист раскачивался на стуле, забросив ноги на стол, потягивал из кружки эль и читал книгу. Василиса на его манер ввалилась в комнату без стука и швырнула окровавленный мешок с головой огра на пол.

Чародейка огляделась. Комната мало отличалась от той, где жила она, разве что кровать была больше, а на каминной полке в ряд стояли всякие безделушки: фигурка голой женщины, хрустальная шкатулка, уродливая ваза и подсвечник с тремя оплывшими свечами.

Финист брезгливо обвёл взглядом мешок. Чародейка подошла к столу и протянула руку.

– Моя оплата.

Финист перевёл взгляд на неё. Медленно, снизу вверх.

– Смотрю, ты хорошо повеселилась, красавица.

Его интерес забрался Василисе под одежду, согревая замёрзшее тело. Она поморщилась и мотнула головой, стряхивая с себя его чувства.

– И меч пригодился. – Финист поднялся с места, провёл пальцами по кожаному поясу на бёдрах Василисы. Щёлкнула пряжка, и меч вместе с поясом упал на пол. – В следующий раз лучше протирай его от крови.

– Я запомню, – хрипло ответила Василиса, отстраняясь.

Финист не удержал её, только продолжил жадно изучать взглядом, и Василиса никак не могла понять причину, а потому не могла заставить себя уйти.

– Тебе нравится, что я вся в крови? – Чародейка постаралась разглядеть что-то в ворохе его чувств.

– Нет, – ответил он. И Василиса тут же поняла, что он соврал. А Финист понял, что поняла она.

Стыд, желание, восхищение, страх быть пойманным и облегчение от того, что его наконец поймали. Василиса выдохнула, от чувств Финиста кружилась голова, а тело, желая угодить хозяину, против воли откликалось на его желания.

«Нужно уходить. Уходи. Уходи! Беги! Пожалуйста, беги!»

Финист провёл пальцами по щеке Василисы, шершавой от засохшей крови. И Василиса задрожала, готовая распластаться у него в ногах и полностью отдаться его воле.

– Ты обещал ни к чему меня не принуждать, – с трудом проговорила она, больше не понимая, где заканчиваются её чувства и начинаются чувства Финиста. И не понимая, когда она начала желать его прикосновений, его поцелуев, его тела. Она только хотела, чтобы это скорее прекратилось.

– А я ничего и не делаю, – прошептал Финист. – Это всё ты.

На его губах остался сладкий привкус эля, а на её – горький привкус крови. И Василиса не знала, что будоражило её больше. Не было ни одной мысли, на которой она могла бы сосредоточиться, за которую могла бы ухватиться, чтобы остаться собой, чтобы не раствориться и не исчезнуть в Финисте, не стать его частью, чтобы не стать безраздельно его, и только его. Но одновременно именно этого она и желала. Только этого и хотела. И это сводило её с ума.

Финист не отпустит её. Никогда не отпустит. Теперь это стало ясно как день и сияло в мозгу ярко, как солнце. И она никогда, никогда не сможет уйти. Потому что сама никогда этого не пожелает, если не пожелает он.

Василиса не помнила, как одежда оказалась на полу, а они – на кровати. Она помнила только горячие губы Финиста на своей шее, груди, животе. Жадные, настойчивые губы, что крали каждый её вдох. Зелёные глаза, в которых она читала собственное желание. Сильные руки, что держали до боли крепко и властно, хотя Василиса и не пыталась сопротивляться.

Финист вцепился зубами ей в шею, но она почувствовала лишь слабый отголосок боли, захваченная его страстью. Каждое движение гибкого тела Финиста расширяло и упрочивало границы его безраздельной власти. А каждый стон, сорвавшийся с губ Василисы, становился тому подтверждением.

Атли с Аньяной и Лелем перевернули вверх дном весь гарнизон, но не смогли найти ни чернокнижников, ни следов пребывания Аспида. Если чернокнижникам и удалось проникнуть в Гвардию, то сделали они всё очень тихо, чисто и убрались восвояси. И Атли уже был готов даже отказаться от этой идеи, если бы не письмо Кирши. Кто-то пытал Воронов – наверняка, чтобы добыть информацию о Гвардии. Да и сроки исчезновения гвардейцев и нападения Аспида практически совпадали.

С каждым Вороном в гарнизоне Атли разговаривал лично, выясняя, кто и где был в день нападения Аспида и раньше, кто покинул гарнизон сразу после трагедии. Они с Аньяной решили делать всё аккуратно, чтобы не сеять страх и не спугнуть возможных предателей. Аньяна беседовала с Соколами, а Лель – с Журавлями, прикрываясь переписью гвардейцев – ежегодной рутиной, в попытке отметить погибших и понять, сколько бойцов всё ещё на счету. Но шепотки уже ходили, каждый в гарнизоне чувствовал, что что-то не так.

Вороны перед Атли ёрзали в кресле, смотрели на капитана со страхом или и вовсе боялись поднять глаза, а Атли как мог изображал дружелюбную улыбку и пытался их успокоить, повторяя, что ничего необычного не происходило. Кроме нападения Аспида и смертей сотен человек. Он и сам понимал, что слова его звучали неубедительно, но очень хотел защитить Гвардию – как-никак за эти годы гвардейцы стали для него чем-то вроде собственной стаи, а «стая – прежде всего».

Атли мотнул головой, вытряхивая голос отца из мыслей, и махнул рукой, отпуская очередного Ворона из кабинета. Последнего на сегодня. Ворон, высокий юноша без левого уха, поднялся с места и, поклонившись, направился к выходу. Дробн – так его звали. Каждого из них Атли знал по имени, многих помнил ещё воспитанниками, и от того ещё сложнее ему было поверить в то, что кто-то из них предатель или что он мог просмотреть в гарнизоне незнакомца в чёрном кафтане.

Атли шумно выдохнул и растёкся по креслу, выпуская из рук гусиное перо. На пергаменте напротив имени Дробна растеклась неаккуратная клякса, поглощая его последние буквы.

В кабинет постучали, низко и глухо, будто бы ногой.

– Мне понадобится помощь, – с той стороны послышался голос Леля.

Волна усталости откатилась, ноги Атли напружинились силой, и он, подхватив эту спасительную лёгкость, поднялся с кресла и поспешил открыть дверь.

В кабинет протиснулся поднос с баранками и двумя окутанными паром чашками, насыщая воздух ароматом ромашки и мяты. Следом за подносом в комнату вошёл Лель и, перехватив озадаченный взгляд Атли, тепло улыбнулся.

– Ничего так не помогает в трудную минуту, как правильно заваренные травы, – пояснил он, прошёл в глубь кабинета и поставил поднос на письменный стол, прямо поверх стопки пергаментов. – Я на сегодня закончил и решил проведать тебя.

– Как успехи? – Атли вернулся обратно к столу и опустился в кресло.

Лель сел напротив, подхватил баранку и нахлобучил на палец на манер кольца. Хотя с его тонкими запястьями баранка больше сошла бы за браслет.

– Ничего подозрительного. Все занимались своей работой, большинство было на площади или помогало в городе, другие работали в теплицах. Если верить словам и спискам, никто из Журавлей не уезжал из Даргорода в последние несколько недель.