– Надо положить распрям конец. Надо брать Тверь, – произнёс он.

– Тверь возьмём, останется князь Олег со своим лукоморьем, – Дмитрий Иванович обречённо махнул рукой. – Олега пригнём – смиренный Смоленск голову поднимет. И так до скончания века…

– Аминь! – вздохнул Пересвет, сидевший в уголке за своим столиком и чинивший перья.

– А ты зачем вздыхаешь, Сашка? – засмеялся Боброк. – Неужто и ты несчастливый человек? Будет славная драка! Покажешь тверичам всю мощь почтенной Дрыны!

Боброк ещё продолжал задорно посмеиваться, чтоб заразить всех своею весёлостью, когда из-за окон, пресекая гул толпы, многоголосо протрубили трубы.

– Иван Константинович явился с малой дружиной, – молвил Боброк, поднимаясь. – Сдержал слово тарусский вотчич. Айда встречать!

Князья поднялись. Дмитрий Михайлович Боброк Волынец в кольчуге, при мече, грудь колесом. Дмитрий Иванович полуодетый, удручённый.

По знаку Боброка челядинцы поднесли великому князю богатый кафтан и такой же богатый пояс, а затем соболью шубу и шапку, помогая одеться.

– Не показывай людям свои терзания, – молвил Алексий. – Минет день, сомнения улетучатся. Выйди к людям, покажись, а я тут посижу, устал что-то.

Дмитрий Иванович, уже одетый и с виду бодрый, вышел вон. Следом – Боброк. Пересвет в своем уголке, закусив нижнюю губу, продолжал очинять перья.

– Ступай за ними, Александр, – глухо произнес владыка.

– Пойду, пойду… – поспешно откликнулся Сашка.

Ударил набат, внизу на площади многоголосо взревела толпа. Владыка медленно поднялся, подошёл к окну.

– То не тарусское воинство… Злые знамения… – прошептал Алексий.

Пересвет, услышав это, замер, спросил тревожно:

– Быть беде, владыка? Снова война?

– Война? Война… как же без неё… всюду война… всегда война…

* * *

В толпе бояр и прочих слуг шагал Пересвет следом за великим князем и Боброком Волынцем через площадь. Люди расступались, давая дорогу, и ломали в руках шапки. Сашка ловил тревожные взгляды. Над головами гремел набат. Солнечный день канул в утробе странных сумерек, будто солнце, устав взирать на людские бесчинства, загородилось от земли щитом, и на землю пала тень.

Великий князь, остановившись и взглянув на небо, перекрестился. Остальные тож. В изумлении взирал Пересвет на почерневший солнечный диск. На площадях и улицах Москвы народ застыл в ужасе. Многие, пав на колени, молились. Иные плакали, прочие спешили в храмы.

Дмитрий же Иванович поспешил подняться на стену, чтобы лучше видеть светопреставленье, и недвижно стоял на высоте, наблюдая, как из-под чёрного круга яркие сполохи солнечного света прорываются наружу. Боброк молчал, пораженный. Пересвет потихоньку читал молитву о заступничестве Пресвятой Богородице.

Тем временем на стену поднялся духовник великого князя коломенский иерей Митяй и с ним настоятель Чудова монастыря архимандрит Елисей. Пересвет покосился на духовника, но чтение молитвы не прервал. Разве может стать ему помехой этот паяц, который вопреки всякому старшинству в митрополиты метит? Ведь даже не чернец этот Митяй, а только поп. Кто из попов не принимает монашества, почитая за лучшее ожениться и обзавестись детишками, тому выше поповской должности не подняться. Митяю же не охота с мирскими радостями расставаться, но и власти охота вкусить. И потому милуется поп Митяй со своею попадьёю и не торопится постриг принять, но ведь хочет быть выше епископов! На место самого владыки Алексия зарится и ждёт не дождётся, когда тот помрёт!

И чем же так прельстил великого князя его духовник поп Митяй? Пускай, благолепен – высок, плечист, откормлен, бороду имеет окладистую, которую неустанно умащивает. Пускай, голос у него красен вельми – будто нарочно наградил Господь эдаким зычным гласом, чтоб мог Митяй службы церковные служить и требы совершать достойные. Пускай, умён и речист этот поп, в книжной премудрости сведущ. Но ведь не может не видеть великий князь Дмитрий Иванович в своём духовнике гордыню преогромную, все пределы превышающую!

– Верно, Александр. Молиться нам всем надобно, молиться! – произнес Митяй, склоняясь к Пересветову уху и овевая его запахом умащенной своей бороды. – Ежели все вместе молиться станем, слова наши быстрее достигнут ушей Господа. Солнечный диск очистится от скверны, народ успокоится.

– Спасибо, отче, за слово поучающее, – мрачно ответил Пересвет. – Без твоего слова я бы и не знал, зачем молюсь.

Митяй улыбнулся снисходительно, а архимандрит Елисей молчал, сохраняя на лице суровую отрешённость от всей суеты мирской. В чёрном клобуке и простой неброской однорядке, с тёмным серебряным крестом-енколпием[46] на груди, настоятель Чудова монастыря был подобен серой вороне. Наверное, поэтому и не заметил Елисея великий князь, а заметил Митяя, одетого в малиновую однорядку и красные сапоги, что, на удачу Митяя, для белого духовенства не возбранялось.

Оживился Дмитрий Иванович, расцвёл лицом, радостно подошёл под благословение своего духовника, а тот, благословив, тут же предугадал, о чём хотел спросить великий князь, и произнёс:

– Думается мне, знамение сие печальное не для нас, а для Твери. Прогневали они Господа, потому как сеют раздор. Видно, придется к Твери идти, Михайлу Александровича воевать. Отмыть, отчистить лик Земли от предательской скверны!

* * *

Из рукописи, сожженной воинами Тохтамыша, потомка Джучи в году 1382 от Рождества Христова: