Покинув войско под Тверью, Никита Тропарёв и Яков Ослябев широкой рысью, почти без остановок дошли до Москвы. Там, дав отдых коням и вытащив из Варвариного кабака Прошку с Севастьяном, погрузились на ладью Луки Протвина. Водным путём дошли до Оки спокойненько. Прошка выспался, протрезвел. Из Севастьяновой дурной головы речными ветрами выдуло излишнюю дурь. В рязанских пределах берега Оки казались пустым-пусты. Лишь однажды с берега из мрачной чащобы вылетела одинокая стрела, ткнулась в борт ладьи, затрепетала. Лука, не моргнув глазом, приказал гребцам взяться за весла.

По Оке кормчий спустил их до устья Прони. Вверх по Проне шли на веслах при попутном ветре. Никита стоял на носу с луком наготове. Якова отправил на корму с наказом не сводить глаз с левого, лугового берега реки. Они шли торопко, не давая себе отдыха, пустынные берега смыкались, ладья часто шоркала днищем о мели. Наконец кормчий покинул их, оставил на берегу с конями и недельным запасом еды.

Никита пустил коня, гнедого Рустэма, шагом. Ручеёк горячился, всё норовил обогнать, но Яков сдерживал его, не давал волю. Севастьян с Прошкой тащились сзади. Слышался шелест высокой травы под копытами, заунывное пение Севастьяна и нестройное бренчание странного инструмента, любовно именуемого Прошкой «гусля-бандура».

Леса на пути всё чаще перемежались полями, заросшими высокой травой. В унылых сельцах тощие смерды давали путникам хлеба и проса, поили молоком, если были им богаты. Яков разглядывал новые, крытые соломой жилища – бревенчатые срубы, сложенные из свежих, на скорую руку отёсанных сосновых стволов. На плохо вспаханных огородах торчала чахлядь: репа да морковь, бродили тощие куры. Рязанский люд – пуганый, резаный, нещадно распинаемый, но не сломленный – смотрел на путников-конников без страха, хоть и настороженно. Об одном лишь думал Яков, засматривая в серые со стальным отливом глаза рязанских крестьян: не повернись ненароком спиной, не выпускай из руки древка копья. Пока ты во всеоружии и начеку – нечего бояться. Совсем другое дело, если забудешься и сомлеешь. Нет, не уместно в этих местах предаваться беспечному веселью. Не стоит беззаботно доверять тощим пахарям – убьют, не сомневаясь, будь ты хоть свой, русич, хоть татарин узкоглазый.

Яков заметил, что ни завсегдатай московских кабаков Прохор, ни гуляка Севастьян во все время их пути ни разу не приложились ко хмельному питью.

– Не шумно ли мы идём? – беспокоился Яков. – Может, там вон, в перелеске, ордынские выползни прячутся…

– Выползни? – усмехнулся Никита. – Да они тут повсюду – это смерды пугливые. Изворотливые и живучие подданные князя Рязанского, Олега. Подземные жители, кроты ползучие…

– …Они нас услышат и нападут, – не унимался Яков.

– Пусть нападут, – Никита наконец обернулся. – Если они там и есть, выползни, то немного их. Выползут – поймаем, заодно разведаем что к чему. До самого Ельца не стоит беспокоиться.

– До Ельца-городка ещё пылить да плыть, а потом снова пылить… – задумчиво отозвался Яков.

Несмотря на осень между стеблями разнотравья ещё порхали бабочки. Нежная желтизна их крыл, их непрестанное кружение усыпляло. Время от времени Яков начинал клевать носом. Но разве уснёшь в седле Ручейка? Что за конь, ему бы только в бой! Не может он плавно пройти и десяти шагов, всё играет, словно котейка. Однажды едва ноги себе не переломал, угодив в глубокую, прикрытую ветками орешины яму. Яков, вылетев из седла, успел ухватиться за торчащие из земли коренья, повис, болтая в воздухе ногами, пытаясь найти опору. Он скрежетал зубами, стараясь унять рыдание. Ручеёк! Ах, неспокойный дружочек! Не удержал, не уберег буйную головушку! Упал, свалился, родимый, погиб в волчьей яме! Пробито сильное, не знающее устали тело, пронзено острыми осиновыми кольями! Почему ж молчит Ручеёк? Зачем не стонет? Неужто мгновенно умер?

– Сползай книзу, – сурово молвил Никита. – Сейчас аркан размотаем, спустим тебе. Вон, и у Прошки веревочка нашлась. Ты коню-то своему непутёвому под брюхо верёвку пропусти, а мы уж попытаемся его вытянуть…

– …там колья… – хрипел Яков. Кольчуга стесняла его движения, не давая толком подтянуться на руках к краю ямы.

– Какие там колья?! – ворчал Никита. – Спускайся книзу! И уйми коня! Скачет, словно чёрт в преисподней! Того и гляди – стены ямины порушит!

Наконец Якову удалось нащупать ногой опору – торчащий из земляной стены ямины корень – удалось кое-как спуститься на дно, удалось стать ногами на ровную поверхность. Ох, и глубока ж оказалась яма! Два, нет – три человечьих роста! И широка. Не только Ручейку, но и двум коням поместиться можно. Яков видел над собой округлый, поросший травой окоём ямы, слышал сердитые голоса товарищей, возню. Наконец на его голову свалилась арканная петля.

– Посторонись, что ли, – буркнул сверху Никита. – Сейчас факел брошу. Пусть уж он коня твоего дурного по башке вдарит, нежели тебя. Эх, как обучить буйную животину смирению!

Ручеёк вертелся на дне ямы, сверкал безумными глазами, вздымая копытами землю. Яков схватил уздечку, пытался угомонить его, ласково уговаривая. Факел и огниво угодили прямехонько на седло. Почувствовав удар, Ручеёк внезапно утих, словно смирился со своей участью. Яков зажёг факел, осветил стены и дно ямы.

– Посмотри, Никитка! – изумился Яков. – Тут, на дне, кострище! Зачем?

– Сказано ж было, – бурчал Севастьян. – Не для волков яма вырыта. Это человечье жило.

Яков осветил злую морду Ручейка, горелые головешки у него под копытами, земляные стены ямы. Слева от себя, под-над днищем ямы он узрел чёрную дыру лаза.

– Если решишься полезть в дыру, будь осторожней. Когда рязанцы в своих землянках подолгу не живут, там селятся барсуки – кусачие и шибко вонькие твари. – Никита говорил так уверенно, словно стоял рядом с Яковом, на дне ямы. – Едва татары нагрянут, рязанцы по таким вот ямам расползаются, пережидают. Ты в дыру-то не лезь, незачем. Припасов там не сыскать, рязанцы их с собой прибирают.

Дружно стараясь, они сумели извлечь Ручейка из ямы до наступления темноты. Умный конь присмирел, стоял над ямой, опустив книзу пёструю морду, смотрел виновато.

Ночевать пришлось тут же, над ямой, тщательно стреножив и привязав коней. Обойдя окрестности, Прохор обнаружил не одно подземное жилище и не два. На окраине небольшого леска, недалеко от узкого в этих местах русла Дона расположился подземный город немалых размеров.

– Сказывал мне дядька, – припомнил Яков. – Как прожил в такой вот землянке целую зиму. Больной лежал, раненный, но ничего, выжил…

* * *