Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Берегитесь, Ромуальд, гнева еврейского конгресса.
Но Альпенгольц, распалившись в своем монологе все больше, не замечал или не хотел замечать смены настроения у собеседника. Эдисон выглядел и не встревоженно будто, но стал нервно крутить в руках сигару. Раскрошил, бросил прямо под ноги себе, взял другую.
— Шовинизм для русских есть нечто другое, что мы все привыкли понимать — в ином понимании может быть использован русскими. Как, например, в определении некоей имперской политики русских и России, в частности, политики внутренней колонизации. Это понятие вам о чем-нибудь говорит? Ну да, простите, вы же не историк и не политический архивариус. Русский, великоросский шовинизм — несомненное зло. Но зло, может быть, закономерное, вытекающие из каких-либо исторически сложившихся условий существований этого государства-монстра.
— О, Ромуальд, как громко и заумно.
— Но, Эдди, почему русские не могут быть шовинистами?.. Или ксенофобия. Вот выдумали страшилку.
— Да вы, Ромуальд, еще и антисемит?
— Идите к черту. Просто ксенофобия переводится на русский, как «боязнь чужого». Отчего же вам позволено боятся русских, ненавидеть их, но сами вы тут же становитесь в позу, когда русские, в свою очередь, проявляют нетерпимость к инородцам и совершенно разумно боятся присутствия вблизи своих границ мятежного чеченского войска?..
На этом разговор оборвался. Эдисону позвонили. Он вышел из комнаты. Ромуальд устало потянулся к чашке. Остатки холодного кофе не взбодрили, но стало горько во рту на языке.
Когда вернулся Эдди, Ромуальд жаловался ему на боли.
Эдисон предложил сделать необходимые обследования.
Так проходили дни и ночи.
Альпенгольц и после часто дискутировал на темы социальных преобразований и устройства жизни европейского общества, работал при этом как сумасшедший — по пятнадцать часов. Эдди не склонен был к сантиментам, но в такой ситуации думал, что с его другом случилась беда. Они спорили помногу времени, и споры их заканчивались унынием. Выводы пугали обоих. Эдисона в том смысле, что могут быть затруднения в работе.
Эдди Эдисон много курил гаванских сигар.
— Что так взволновало вас, мой друг? Вы губите себя, отдавая всего себя работе. Расслабьтесь, расслабьтесь! Сходите в кино, в конце концов. Как вам Диана?
Ромуальд пропускал мимо ушей навязчивую доброжелательность Эдисона. Эдди не умел быть искренним, даже когда желал этого.
— Я в порядке, Эдди. Вы как-то назвали меня антисемитом. При чем здесь еврейский вопрос? Давайте еще коснемся классовых разногласий… Я говорю с вами вполне откровенно. Стал, знаете, задумываться.
— Это и пугает, — под нос бурчал Эдисон.
— Что? Я не расслышал. Так вот что я хотел обсудить: вы говорите, ну не говорите, так думаете, что я проявляю излишнюю лояльность к русским. Дело не в русских. Я эстонец. И я не могу быть за русских и на стороне русских, потому что я эстонский националист и ненавижу ту форму государственного насилия, то есть власти, которую навязали Эстонии коммунистические деятели Советского Союза тире России. Да, я ненавижу за это русских. Но тех ли русских я ненавижу, о которых думаете вы?.. Я учился в Москве. Моей первой любовью была русская девушка из Ленинграда. Мне пришлось уехать, когда пришло время, когда моя родина получила свободу. И я был одухотворен той свободой, и я забыл о своей студенческой любви — Арбат, Воробьевы горы и Лизу. Ее звали Лиза, но это, в сущности, и не имеет значения в контексте нашего спора.
— А мы спорим?
— Простите, Эдди, но вы не так хорошо владеете русской речью, поэтому можете понять меня дословно, то есть не в том смысле, в котором я хочу донести до вас мои мысли. Можем, если желаете, перейти на английский.
— Давайте на русском. Мне полезно потренироваться. Ромуальд, дружище, я повторюсь, — но, может, вам стоит пройти обследование головного мозга? Милейший Ромуальд, вы пугаете меня — теперь вы еще и националист! И как вы точно разделили понятия — шовинизм, фашизм. Как легко оправдываться за содеянные злодеяния субъективными определениями понятий. Я не имею в виду вас, а в общем я имею сказать.
— Что тогда вы имели в виду, когда завели разговор о нападении на Дагестан?
— Что? То, что это был еще один этап борьбы.
— Вы специально провоцируете меня на откровенность, господин Эдисон. Ну что же. Вот мои доводы в защиту русских. У них не было выбора.
— Прекрасный довод. Хм.
— Да, нападение было спровоцировано. Шамиль Басаев не борец за независимость Ичкерии, а средство, так сказать. Именно средство. Он был впущен в Дагестан русскими беспрепятственно. Мы это прекрасно знаем. И выпущен был после завершения своей миссии тоже совершенно беспрепятственно. Что русским, что у них погибло столько-то солдат! И аналогично: что Белому дому, что в Ираке и Афганистане погибло столько-то морских пехотинцев! Да, Эдди, я имею в виду геополитические интересы всякого государства. Когда на повестке дня стоят геополитические вопросы, то никто, поверьте никто… даже папа римский, не задумываясь, бросил бы в адское пламя тысячи и тысячи рекрутских душ.
— Не богохульствуйте, о, эстонец!
— Постойте, а где Диана? Я не вижу ее. Я чувствую сильные боли. Вот уже темнеет в глазах!.. Нет, стало легче. Я не чувствую запаха жженых зерен кофе. Где же наша американка?
— Она на митинге в защиту прав.
— А-а, на работе.
— Она верит искренне в правое дело антифашизма.
— И я верю, когда мне платят за мою веру. Вера тем сильнее, чем стабильнее финансовая сторона идеи. Боже, моя голова!..
Эдисон откусил и выплюнул на пол кончик сигары.
— Итак, Басаев, — продолжал Эдди. — Кто же он по вашему мнению?
— Отброс общества. Выродок. Вы не помните, как он начал свою карьеру? И где? Ах, забыли… В Абхазии в девяносто втором, когда резал грузинские головы. На чьей же стороне эта сволочь воевала? На стороне абхазов. А кто поддерживал абхазов? Россия. Есть еще вопросы?.. Но эта сволочь отбилась от рук, стала требовать много, много, очень много мяса. И ей указали на свое место в иерархии насилия. Тварь стала кусать хозяев. Но тварь продолжала любить деньги. Сколько стоил поход в Дагестан? Боже мой, не дороже тех солдатских