class="p1">Профессор снова закурил, встал из-за стола, с пепельницей в руках подошёл к окну.

— Рассказывайте, студент Усик.

* * *

С зачёткой в руке я вышел из аудитории. С удовольствием вдохнул непропитанный табачным дымом воздух. Не ощущал ни особой радости, ни облегчения — лишь удовлетворение от хорошо проделанной работы. Удивился воцарившейся при моём появлении тишине. Увидел, как на меня устремились больше двух десятков взглядов — все заполнившие коридор нарядные студенты повернули ко мне свои взволнованные лица. Почудилось, что первокурсники при виде меня затаили дыхание, будто распознали во мне предвестника неприятностей. У всех в глазах читался вопрос: «Ну как?» Первой его озвучила Света Пимочкина. Она подбежала ко мне, вцепилась холодными пальцами в мой локоть. Протянул ей зачётку. Комсорг чуть дрожащей рукой раскрыла корочки.

— Отлично! — громко объявила она.

Не заметил в её взгляде зависти — лишь восторг.

По коридору пронеслись вздохи и шепотки.

Света смотрела на меня восторженно, широко открытыми глазами.

— Я верила в тебя, Саша! — заявила она.

С подоконника спрыгнули на пол Могильный и Аверин.

— Рассказывай, Санёк, что там, — потребовал староста.

Я в общих чертах обрисовал студентам то, что произошло со мной в кабинете. Заявил, что билет мне достался простой — потому я и решил отвечать без подготовки. Дополнительных вопросов мне задали лишь парочку — совсем элементарных. Профессора больше волновали прочитанные в газетах новости, чем мои ответы по предмету. Сообщил, что преподаватели пока пребывали в хорошем настроении (не позабыл похвалить Славкины старания). Сказал, что когда я ответил на все вопросы, профессор затушил папиросу, снова уткнулся в газету и почти не следил за происходящим в аудитории. А молодой доцент, словно нарочно снял очки — будто давал карт-бланш на списывание.

— Так что пока, — заверил я, — легко можно пользоваться любыми шпорами.

Не удивился, когда Пашка Могильный и Оля Фролович заявили: пойдут на экзамен во второй пятёрке.

* * *

Я не остался в институте — отправился в общежитие готовить обед. О результатах экзамена мне ближе к вечеру сообщил Слава Аверин. Он только перешагнул порог комнаты — я увидел по его довольной физиономии, что афера со скатертью и сифоном удалась. Староста сообщил, что Могильный и Фролович получили на экзамене четвёрки. Не повезло Наде Бобровой: её отправили на пересдачу. Неудачников (от слова «неудовлетворительно»), как Боброва, в нашей группе набралось шесть человек — профессор подтвердил ходившие о нём среди студентов слухи: поставил на экзамене «неуд» каждому пятому. А вот «отлично», кроме меня, получили только комсорг и Королева.

* * *

Над сковородкой всё ещё поднимался пар: я пожарил картошку в аккурат к возвращению из института своих соседей по комнате (Пашка и Слава решили не ехать сегодня домой — готовиться к следующим экзаменам в общежитии). Парни выполнили привычную процедуру — показали мне, что вымыли руки, прежде чем уселись за стол. Сделали это уже по привычке, а не по моему требованию. Большой деревянной ложкой накладывали картошку к себе в тарелки (я отучил их от обычая ковырять вилками в сковороде). Запахи жареного лука, перца и чеснока заставляли наши животы петь хвалебные оды моему кулинарному искусству.

Причём мой желудок урчал едва ли не громче других, будто и не заметил тех трёх бутербродов с салом, что получил от меня всего лишь час назад. Я ел картошку и слушал болтовню Аверина. Староста рассказывал, как вошёл в аудиторию самым последним: специально дождался, пока завершится сдача. Спросил, понравилось ли преподавателям, как он подготовил аудиторию к экзамену. Поинтересовался, есть ли у тех пожелания перед следующим экзаменом: ведь через год нам снова сдавать физику. Профессор заверил его, что «всё замечательно». А доцент предложил выбрать билет.

— Эээ… я, как ты и говорил, Санёк, изобразил дурачка, — говорил Слава. — Открыл зачётку, положил её перед профессором. Говорю: мол, хорошо же всё устроил! А… пятёрка мне и не нужна. Тройки хватит!

Он прервал рассказ — отправил в рот очередную порцию картошки. Мне вспомнилось, как я сдавал сессии в прошлой жизни. Как приезжал на очередной экзамен сразу после ночной смены (работал во вневедомственной охране) и вот так же раскрывал перед преподавателями зачётку — сообщал, что «тройки хватит». Не все экзаменаторы велись на такой развод. Но на «серьёзные» экзамены я подобным образом и не являлся — готовился к ним основательно. А для сдачи непрофильных предметов (той же философии или БЖД) хватало наглости и уверенного взгляда — на крайний случай годилось «приду в другой раз»: преподы его ненавидели.

— И что он тебе поставил? — спросил я.

Чувствовал: неспроста Слава выдерживал паузу. Он явно получил в зачётку не «удовлетворительно», собирался прихвастнуть этим. По довольному лицу старосты понял, что не ошибся. Поймал себя на мысли, что выслушивал Вячеслава, словно своего сына — взрослого на вид, но всегда «маленького» для меня. Подумал, что действительно воспринимал Могильного и Аверина как больших детей. Пусть они и выглядели здоровенными детинами, но для меня оставались всего лишь юнцами. Да и я парням давно не казался «пацаном из детдома» — в общежитии я занял вакантное место если не их «родителя», то уж точно — «воспитателя».

— Профессор мне говорит: «Вы уверены, студент Аверин, что знаете мой предмет удовлетворительно?» — сказал Слава. — И смотрит на меня так хитро, будто поиздеваться надо мной решил. Ну вот, думаю, зря я в воскресенье с самого утра к ларьку за газетами бегал…

Вячеслав не договорил — он замолчал, взглянул поверх моего плеча. В этом же направлении смотрел и Пашка Могильный. Я обернулся: услышал, как скрипнули дверные петли. В комнату не вошла — ворвалась Пимочкина. Комсорг мазнула глазами по комнате, заметила нас. Шагнула к столу. Сфокусировала взгляд на моём лице. Отметил, что вошла она без верхней одежды — в юбке и блузе. Но пришла с улицы: на волосах Пимочкиной блестели капли влаги — растаявшие снежинки. Света хмурила брови, тяжело дышала (будто не шла — бежала на шестой этаж). От неё привычно пахло духами. Об её настроении чётко говорил побелевший кончик носа.

— Саша! — воскликнула она. — Скажи, что это неправда!

Я положил вилку: за годы семейной жизни научился предвидеть скандалы. В Светином голосе мне послышались не только гневные, но и плаксивые нотки. Примерно таким тоном обычно говорили люди, считавшие себя незаменимыми, когда узнавали о своём увольнении. Похожим образом