Бегу, падаю возле неё на колени. Сенька тоже несётся, с грохотом опрокидывая что-то по пути.

— В обморок, она в обморок упала! — то ли утверждает, то ли упрашивает небеса он.

Я склоняюсь. Долгих несколько секунд мне кажется, что я не слышу её дыхания. Паника накрывает с головой, в тот момент я понимаю, что может быть нечто более глобальное, чем все наши проблемы, даже вместе взятые — смерть. Не шуточная, как из нашей драки, где то ли всерьёз, то ли бравада. А такая вот, неумолимая, неостановимая, прущая, как локомотив, все на своём пути сносящая.

А потом ловлю её вздох. И понимаю, что сам задыхаюсь — просто вдруг забыл, как дышать. Сенька припадает ухом к её груди, меня это не коробит даже, хотя недавно за один лишь взгляд хотел убить — слишком страшно.

— Как-то… ненормально оно бьётся, — говорит он, шёпотом почему-то, словно боится спугнуть пьяное Катькино сердце.

Оно и правда пьяное. Ищу пульс дрожащими пальцами. Он бьёт я еле слышно, неровно совсем… Как так можно, так разве бывает?

— Всё хорошо, — говорю я, успокаиваю то ли себя, то ли Сеньку. — В больницу, блядь!

И бешеный бег по ступенькам, которых миллион, они просто заканчиваться не желают. Снег идёт, холодно, кутаю Катю в пальто, а ноги у неё до сих пор босые… о том, что офис можно, нужно закрыть, никто так и не вспоминает, двери остаются нараспашку. Двигатель машины вдруг фырчит недовольно, я понимаю, что если он сейчас не заведётся, я выбегу на дорогу, вместе с Катей на руках, буду умолять остановиться, отвести нас до больницы, упрашивать, убивать, если нужно… А Катя будет болтаться в моих руках, все также снежинки будут падать на её ресницы, не таять даже, а самое страшное, невыносимо, блядь страшное, что она все так же улыбаться будет.

Сеня

Наверное, я так никогда не боялся, ни разу в жизни. Что бы со мной не случалось, большая часть проблем зависела от меня, мной создавалась, мной же и решалась. А сейчас я не мог сделать ничего вообще, я даже подумал было помолиться сдуру, со страху и понял вдруг, что ни одной молитвы не знаю вообще. Наверное, не знал никогда, но раньше меня это не волновало нисколько.

Катька болталась в Димкиных руках безвольной куклой. На дорогах уже были пробки, вот не могла Катька ночью упасть или совсем ранним утром… опять глупости. С перепугу. Я лавировал, пер по встречке, по тротуарам, насрать, пусть все гаишники города за мной гоняются. Мрачно подумал — у меня и пистолет есть. Если что, будем уходить от погони по всем голливудским канонам.

— Пятая ближе всего, — бросил я Димке, подрезая джип и выворачивая на красный. Мой голос утонул в реве десятков клаксонов, но тем не менее был услышал.

— Нищая она, — ответил Дима. — Я боюсь и оборудования у них нет нормального, только время потеряем.

Он был прав, нужно было ехать в центральную городскую, а это ещё десяток минут времени минимум, даже если гнать так, как сейчас гоню. Когда показался шлагбаум на въезде на территорию больницы я чуть не заорал от облегчения. Засигналил бешено, а сторож ещё рассматривал меня, словно решая впускать или нет. Я кулаки сжал — сейчас просто снесу и все. Но он видимо разглядел Катьку у Димы на руках и шлагбаум пополз вверх. Чертовски медленно.

— Где приёмка скорой? — крикнул я на ходу в открытое окно машины.

Он рукой махнул, показывая направление. Шины взвизгнули, я едва не впечатался в одну из припаркованных скорых. В коридоре была очередь, сновали медсестры. На лавочках вдоль стен несколько граждан разной масти, но самого печального виду, который их роднил.

— Очередь, — робко сказал мужичок с лавочки. — Без очереди только экстренных пропускают.

Я бы его ударил, да времени не было. Побежали дальше по коридору, не обращая внимания на крики. Катька была белая, как снег, что вообще страшно, учитывая её природную смугловатость. А это словно в отбеливателе выполоскали, даже губы и те серые. Больше всего я боялся, что мы бежим, боимся, надеемся на что-то, а она… мертвая уже. Я бы спросил у Димки, дышит ли она, бьётся ли сердце её, но страшно, как страшно, черт побери! Не знать гораздо легче, пусть и мучает это незнание, наизнанку выворачивая.

— Куда? — спросил Димка у метнувшегося нам на встречу врача — Куда её?

— А что у вас? — спросил он, словно мы рассказываем, как день у нас прошёл, а не девицу без признаков жизни на руках таскаем. — Почему без бахил?

Я зарычал. Мужик видимо понял, что лишкует, указал на кушетку.

— Она дышит через раз, — Димка уложил Катю куда велено, голос его дрожал, мой наверное тоже… — сердце у неё… пьяное словно.

Нам велели отойти жестом, но мы не послушали. Врач покивал головой, приложил стетоскоп к груди Катьки, прислушался, мы дышать дружно перестали, чтобы ему не мешать. А потом… началось. Если первые несколько минут на нас почти внимания не обращали, не смотря на Катьку у Димки на руках, то теперь медицинская машина просто завертелась с бешеной силой. Из ниоткуда появились люди, перегрузили Катю на каталку и увезли, голос по громкоговорителю истерически выкрикивал чью-то фамилию, все бегали, а про нас забыли.

— Живая, — сказал я. — Я испугался.

Димка кивнул, тоже испугался. Кто бы сомневался. Я носился по этажу, звонил знакомым, отчего у меня такие неполезные знакомства? Ни одного приличного врача. Поднял на ноги, всех кого сумел, раз тридцать назвал свою фамилию, которую, я уверен, в нашем городе каждый слышал. То миллионы обещал, то оторвать головы всем, если ней дай бог… Димка утащил меня в фойе силой и усадил на лавку и вручил в руки кофе. Через полчаса, к нам спустилась девушка в белом халате.

— Вы сердечницу привезли? Документы есть?

— Сердечницу? — переспросил Димка.

— Документы есть?

Документов не было. Мы диктовали Катькины данные, перебивая друг друга, сдерживая рвущиеся наружу вопросы. Предлагали денег, много денег, девушка отмахнулась — с врачом решайте. Только ему пока некогда. И ушла. А потом в приёмный покой вернулся тот самый врач, которому мы Катьку сдали.

— Ну что? — хором спросили мы.

— Я хирург, — сказал он. — Я умею вырезать грыжи, могу вскрыть и закрыть брюшину, и ещё сотню другую операций по мелочи. Всё. Я в приёмке дежурю. А вашу девушку в кардиологию увезли. Оперируют. Ничего сказать не могу.

— Как оперируют?

— Открытая операция на сердце, — спокойно ответил врач и дальше работать ушёл.

Мы остались ждать, хотя нас пытались гнать. Потом смирились и даже бахилы нам выдали. Я выпил шесть стаканчиков паршивого кофе из автомата, сосчитал сколько кафельных плиток лежит в коридоре. Сначала высчитал в длину, потом на ширину умножил… Вот так люди с ума и сходят.

Операция длилась семь часов. Семь! Часов! С Димкой мы не разговаривали, старались друг на друга не смотреть даже. Хрен знает, о чем он думал, может тоже плитки на полу считал. А потом нас позвали в кабинет. Хирург был пожилым, я даже пожалел его — семь часов на ногах стоя ковыряться в чужом теле, в преклонном возрасте. Он указал нам на стулья и закурил, хотя я считал, что уж хотя бы кардиохирурги не курят. Мне тоже курить захотелось так, что рот слюной наполнился. Но я, который в принципе никого раньше не боялся, из принципа, не хотел бояться и все, перед этим человеком робел, поэтому желание курить подавил.