— Пусти, — попросила Катя на грани слышимости. А потом почти закричала: — Зачем ты приехал?

Руку свою у меня вырвала и убежала. Я дёрнулся было за ней, чтобы догнать, переубедить. Объяснить про любовь и дальше по списку… Но гордость. Дурацкая гордость, которую я так и не сумел в себе искоренить. А на следующий день меня отловили. Били. Боль бы я претерпел, бесило собственное бессилие. Но в супер силы я не верил, Брюсом Ли не являлся поэтому били меня толпой, долго и методично, следя правда за тем, чтобы не помер. Я тогда и им, и себе обещал вернуться. Вернулся, на свою голову…. Добрый десяток лет прошёл, даже больше, а мы все топчемся там же, где и стояли, ни в силах от Катьку поделить, ни город этот.

— Ехал бы ты отсюда, — с тоской протянул Сенька.

А сам на Катю смотрит. А мне вот по детски, глупо, упрямо не хотелось, чтобы смотрел он на неё. Моя! А осознание того, что дерьмо их связало пожалуй крепче, чем нас любовь выводило из себя. Я встал так, чтобы загородить Катю собой. Мне так спокойнее, когда она сзади стоит. Да, я знаю, что Сеня её не обидит. Сознательно, по крайней мере. Но я так же вижу, в какое болото можно утянуть человека одной лишь любовью.

— Я не уеду. Да ты же знаешь…

Сенька ко мне вплотную подошёл. Я подумал было — снова драться будем? Кто кого? Победитель Катю за ручку уведет? Ха-ха.

— Мне уже не двадцать, Дим. Я гораздо сильнее, чем раньше был. Серьёзнее. Знаешь, сколько человек за мной стоит? Я тогда тебя из города выжал, и сейчас выжму…

И куда наша дружба девалась? Казалось ведь раньше, что крепкая, что на всю жизнь. Что ближе Сеньки нет никого. А сейчас стоит напротив и наверное, убить меня хочет. Я задумался — желаю ли смерти ему? С удивлением понял, что нет. Катю отсюда увести хочу. Увести и трясти, что есть сил, пока не разговорится. А потом трахать. Не любовью заниматься, а именно трахаться, выплескивая все, что за годы накопилось. А Сенька… пусть живёт. Только где-нибудь… на другой планете.

И усталость навалилась. Безразличие. Не настоящее, просто усталостью навеянное. Что, трудно мне притвориться, что все равно? Уйти. Оставляя нерешенные проблемы, Катьку оставляя. Ушёл же один раз. Только будет ли шанс снова вернуться? Я и этот то шанс у своей гордости зубами выгрызал.

— Кать, — повернулся я. — Пошли со мной. Сейчас. Ничего не будет… совсем ничего. Ты просто со мной уйдёшь.

Она посмотрела на меня. Взгляд туманный, плавающий, не знал бы, что трезва, как стеклышко, подумал бы, что под наркотой. Улыбнулась. И улыбка была тоже туманная. Мона Лиза, блядь. Улыбку эту с лица стереть хотелось, следа не оставив. Она была слишком… безличной. Словно не с нами она сейчас, на нас наплевать, так, муравьишки, что у её ног копошатся.

Многие годы я был уверен, что не люблю её больше. Любовь — пережиток юности. Рудимент, отвалившийся сам, за ненадобностью. А сейчас мне казалось, что я ненавижу её. В ненависть, в отличии от любви я верил. Она крепкая такая, настоящая. Порой осязаемая, словно материализовалась в воздухе — вот она, ненависть, пощупай. Глухая, яростная, реальная.

— Я пожалуй тут побуду, — прошептала она.

Улыбнулась снова, губы бескровные совсем. Тогда меня это не взволновало даже, весь варился в своих эмоциях, словно живой, красный, умирающий рак в кастрюльке на огне, что лапами шевелит, но вот-вот издохнет, сварившись заживо. Ещё одно воспоминание из детства, совсем неуместное. Ловим раков, шаря руками в прибрежном иле, Катька боится, но все равно лезет, и верещит то и дело, стоит только чему-то её коснуться. Мы потом раков ловили и гонялись за ней сними в руках. Сидели у Катьки на даче, крохотная кухня, до ужаса уютная. Раки эти в кастрюльке шевелятся, умирая в кипятке. Катя смотрела на нас и головой качала — ну, как же можно так? Они же живые… жалко…

А потом с нами их ела. И вот меня сожрёт, пусть и не в прямом смысле. А может давно уже съела, всю душу высосала, а я шарахаюсь бездушный и не помру никак. А как помирать, если обидно? Столько дел надо сделать. Квартиру вон Юльке отписать не успел…

— Пойдём, — снова попросил я, даже не надеясь ни на что.

Сенька смотрел на Катю не отрывая взгляда, словно мысли её прочитать стремясь. А она головой покачала, едва-едва, словно от лишнего движения могла рассыпается.

— Идите… оба идите. А я тут побуду. На троллейбусы посмотрю.

Словно в подтверждение её словам с улицы троллейбус прогудел. Протяжно так, грустно. Сам на работу едет, а гудит, как будто в последнее плаванье уходит. Прощаясь. Катька снова улыбнулась, я отвернулся, смотреть на неё не могу, физически больно. Могла бы половину проблем решить одним словом, а не хочет, нравится ей может, как мы с Сеней друг друга жрём?

— Ну давай сожрем, — озвучил свои мысли Сеньке. Тот вопросительно брови приподнял, спрашивая одним взглядом, не пора ли мне в психушку к Ляльке. — Давай насмерть, а? А что, ничего не держит. Детей нет. Бизнес? Да разворуют за неделю, а дохлым знаешь, все равно. Только договоримся, что труп это дело того, кто его угрохал. Можешь меня в реке утопить, да хоть там, где купались всегда. Я тебя могу там же… нет тела, нет дела. Победителю и город, и женщина, и венец лавровый на чело. Договорились?

— Ебнулся совсем, — констатировал Сенька.

А потом взял и на меня бросился. Я бы заржал от нелепости происходящего, да некогда — Сенька вроде тощий, но тяжёлый ужас. Табуретка ещё под ноги метнулась, не упал едва. Лицо напротив моего, слишком красивое для мужчины, даже когда в синяках. Не могу отказать себе в удовольствии — хватаю его за начинающие отрастать кудри и прикладываю лицом об стену. Не честный приём, неправильный, Сенька от меня от такого не ожидал, вот и допустил. А я доволен — из его носа кровь капает, губа разбита, не аполлон вовсе.

Он рычит и снова бросается на меня. Счёт минутам я потерял, то ли вот только идиотскими словами бросался, то ли часами уже боремся, не в силах друг друга одолеть. Взяли негласный тайм аут — стоим и дышим тяжело, дырки в друг друге взглядом дырявим. Сенька наклоняется, подбирает ножку табуретки, которую мы все разломали.

— Бои без правил? — усмехаясь спрашиваю я. — Ну, давай.

Подталкиваю к себе остов табурета, с желанием выломать ножку и для себя. Наклоняться боязно — трахнет своим оружием по башке запросто, я сам нечестно начал, первый… Ловлю его взгляд, пытаясь предугадать действия. Сенька не на меня смотрит. За мою спину. Туда, где в мнимой безопасности оставлена Катька.

— Катя, — хриплым голосом шепчет Сенька. А потом вскрикивает: — Катя, твою мать!

Ровно секунду я думаю о том, что он меня разводит. Обернусь, ударит в спину. Но страх за Катю сильнее, он зудит у меня между лопатками, так глубоко въелся, сволочь, что не вырвать. И если не обернусь сейчас, то эта тревога просто изнутри испепелит. Оборачиваюсь. Слышу, как Сенькино оружие, выломанная ножка табурета, с глухим стуком падает на пол.

Когда Катька упала ни один из нас не слышал. Она лежит. Глаза открыты, но их заволакивает вся та же туманная дымка, они словно выцвели, теперь это не янтарь, теперь это остывший вчерашний чай, мне кажется, я чувствую этот холод — он пробирается под рубашку, ползёт выше, оставляя за собой мурашки, потом продирается между рёбрами, с треском разрывая мою кожу, к самому сердцу, чтобы и его заморозить.