взялся за красный крест, когда Пелагея открыла свои ясные голубые глаза и с благодарностью глянула на меня, а малой толкнулся изнутри то ли пяточкой, то ли — ладошкой.

И тут полыхнуло так, что каменный щит, окружающий нас, разлетелся к японой матери, и золотом залило всю комнату, и кто-то заорал истошно, а кто-то — восторженно. А я, конечно, вырубился, здорово ляснувшись башкой о край медицинского ложа.

* * *

— Мальчик! Мальчик! — выплясывал по комнате Демидов потрясая руками в воздухе и выделывая ногами немыслимые кренделя. — Никитушка! Наследник! Бабай, вставайте скорей, я буду вас целовать в обе щеки! Родной вы мой урук! Эй, кто там! Объявите по юридике выходной и премию в десять… Пятнадцать процентов оклада всем рабочим, а в детсады и школы — апельсины, из моих складов!

— У-а-а-а-а!!! — басом орал младенец.

— Света, подмени меня у роженицы, нужно обязательно зарастить мягкие ткани и выгнать токсины… Состояние пациентки стабильное, прогноз — позитивный, но у меня маны не хватает… — быстро-быстро говорила самая старшая из Боткиных.

— Что тут вообще… — я отряхивался от каменной крошки и пыли, отплевывался и пытался врубиться в происходящее. — Та-а-ак!

Оказывается, в целом Боткины были на нашей… То есть — на Демидовской стороне. И их было не четверо, а человек десять: похоже, те самые дежурные смены. Я не знаю, какой срок беременности был у Пелагии, явно — не первый-второй триместр, но думаю — со здешним уровнем магической медицины они и шести-семимесячного выходят как положено. Вон как орет!

— Как сирена гражданской обороны, — сказал я. — Мужик растет!

— Да-а-а-а! — Демидов весь сиял, и даже не обиделся на «мужика». — Никита Павлович Демидов! Слуга царю, отец подданым, гроза — врагам! Я вам точно говорю — нет больше проклятья, я нутром чую — как камень с души свалился! Восьмой сын родился живой и здоровый, даром что чуть раньше срока! Полоз тут более бессилен! Демидовы ди Сан-Донато будут жить!

— Мне нужно посмотреть на пациентку, — сказал я, а сам подумал, что, получается — меня так и оставили на полу валяться, пока не убедились что с ребенок родился и с ним все в порядке.

А мать — это уже бонусом, как получится. Это утилитарное отношение к женщине меня всегда раздражало. Родила — свободна? Вот уж хрен! Женщина — она друг человека… Не, говенно прозвучало. Женщина — тоже человек! А человек — скотина домашняя, ей забота нужна. Правда, в здешних условиях бывают варианты — иногда женщина не совсем человек. или — совсем не человек.

Пелагея под присмотром целительниц ожила и посвежела. Это после родов-то! Тяжко ей приходилось во время беременности, похоже, если теперь — полегчало! Или это магия Боткиных работала? Или мои татау? Тут хрен разберешься. Ей дали на руки малыша: крепкого, розового, местами помятого но в целом — симпатичного, и молодая женщина смотрела на него во все глаза и не могла наглядеться. А Никитушка и орать перестал, засопел и зачмокал. Ну — понятно, тут уже мужикам чужим не место, тут дело сугубо личное намечается.

— Я должен вам еще одну татау, — сказал я. — Не доделал. Или доделал? Ничего не помню, рубануло меня капитально.

— Это вы? — Пелагея смотрела на меня с благодарностью. — Вы нас спасли? Это вы мне ёжика оставили? Что это значит?

И показала левое предплечье, на котором так и остался ёжик в тумане: с узелком и веточкой со светлячками.

— Это значит, что я правда за вас переживал. И теперь вы никогда не заблудитесь, даже в Хтони, и всегда доберетесь домой. И, наверное, не подхватите простуду и не утонете. Но это не точно, проверять не рекомендую… Еще с лошадками у вас могут начаться странные отношения, м-да…

Ежик мигнул золотом, как будто подтверждая мои слова. Или сигнализируя о возросшей моей как Резчика мощи. А может — дело в усилителе, который проявился у меня после Риковича?

— Большое вам спасибо… — тихо проговорила Пелагея. — А вы кто? Вы — орк?

— Это Бабай Сархан, Резчик, — ответил за меня Демидов и принялся толкать в спину, выдворяя из этой странной больничной палаты. — Надеюсь — наш добрый друг. Пойдемте, пойдемте скорее, я просто чудовищно хочу вас отблагодарить, и не перечьте, не может быть и речи, и вообще — вы говорили что можете еще…

— Ага-а-а-а! — я не выдержал и взгыгыкнул в голос. — Что, поверили? И теперь — седина в бороду, как говорится… Нет проблем! Но сначала мне нужен подвиг!

— Что? — вытаращился на меня князь.

— Подвиг. Кого-то спасти, зарубить чудище, уничтожить Хтонь, достать звездочку с неба… Есть что-то подходящее?

— Э-э-э-э… — сразу Григорий Акинфиевич растерялся, а потом глаза его заблестели: — Хотите — можем вместе с вами убивать метаморфов по всей юридике? Видели, до чего оборзели? Сначала — дружинник, теперь — Боткина! Понятно — они наймиты, но спускать я этого не буду… Есть у меня против них верное средство!

— А давайте! Только я возьму с собой гоблина.

— Зачем — гоблина?

— Видосы! — многозначительно поднял вверх палец я.

— Эх, молодежь… — скорбно покачал головой Демидов, и мы шагнули на летающую платформу. — Ну, берите гоблина, черт с вами.

* * *

Курбские — вот кто такие были эти метаморф. В свое время эти умельцы менять личины выполняли самые сложные задания для Ивана Васильевича Грозного, в бытность его еще молодым и не таким грозным. Выходцы из клана Курбских служили шпионами, послами и царедворцами, были незаменимыми людьми в придворных интригах и на дипломатическом поприще. Но — Грозный, похоже, что-то такое выцарапал из их мозгов, всё-таки он был сильнейшим менталистом… И объявил опалу, и каждый подданный теперь мог убить, ограбить или унизить члена впавшего в немилость клана.

Остатки метаморфов во главе с небезызвестным Андреем Курбским переместились в Речь Посполитую, на территорию Великого Княжества Литовского, Русского и Жамойтского, в юридику, подкотрольную литовским магнатам Гаштольдам. Но — вот ведь незадача! Через пару лет туда переместились российские войска! Мытьем ли, катаньем ли — пройдошливые метаморфы затесались в свиту к Ивану Ивановичу, и снова обрели потерянное доверие — верной службой и выполнением скользких поручений. А теперь вот во что переродились. С одной стороны — во внешней разведке работают, понятное