Он одним большим глотком опустошил пивную банку и подумал, что поступил предусмотрительно, взяв с собой кулер. День обещал быть долгим.

Джаред был рад, что мама в отъезде: можно гулять сколько хочешь. И вообще, являться домой вечером ко времени смешно. Он все же учится в колледже, и никого там не заставляют приходить домой к определенному часу. Но мама, как видно, об этом не слышала. Пусть она только вернется из Ориентала, он ее просветит.

Впрочем, в эти выходные все это не имеет значения. Отец, как уснет — считай, умер для мира, а значит, можно приходить домой когда заблагорассудится. Вот в пятницу вечером он гулял до двух ночи, а вчера пришел домой в четвертом часу, а отец даже ничего и не понял. А может, понял, но Джаред об этом не мог знать, поскольку еще до того, как он сегодня утром поднялся, отец уже отчалил на поле для гольфа со своим другом Роджером.

Однако ночные загулы даром не прошли. После налета на холодильник Джаред решил, что, пожалуй, стоит еще немножко вздремнуть у себя в комнате. Иногда нет ничего лучше, чем поспать днем. К тому же младшая сестра в лагере, Линн на озере Норман и родители в отъезде. Иными словами, в доме покой и тишина, или по крайней мере так тихо, как еще никогда не бывало летом.

Потянувшись, лежа в постели, Джаред подумал, не выключить ли мобильник. С одной стороны, не хочется, чтобы побеспокоили, а с другой — вполне может позвонить Мелоди. Они с ней гуляли в пятницу вечером, а вчера вместе ходили на вечеринку. Встречались они недолго, но она ему нравилась. Вообще-то даже очень.

Оставив телефон включенным, Джаред залез в кровать. И через несколько минут уснул.

* * *

Тед проснулся от чудовищной головной боли. Казалось, его череп вот-вот разорвет на части.

Но, несмотря на хаос в его сознании, отрывочные образы постепенно стали складываться в общую картину. Доусон, его сломанный нос, больница. Загипсованная рука. Вчерашний вечер, ожидание под дождем, и Доусон, который пока оставался в недосягаемости, вроде как играл с ним…

«Доусон. Играет. С ним».

Тед осторожно сел в постели. В голове стучало, живот крутило. Тед поморщился. Но даже это движение причинило ему боль, а когда он дотронулся до лица, боль стала и вовсе нестерпимой. Нос распух до размеров картофелины, волнами подступала тошнота. Ему хотелось отлить, но он сомневался, что дойдет до туалета.

Он вспомнил про железяку, разбившую ему лицо, вспомнил ночь, проведенную под дождем, и снова начал закипать от гнева. Из кухни донесся визгливый детский плач, который сразу же заглушил звук телевизора. Тед зажмурился, безуспешно пытаясь отгородиться от этого шума, и наконец с трудом поднялся с постели.

В глазах потемнело. Он ухватился за стену, чтобы не упасть, сделал глубокий вдох и, скрежеща зубами, подумал: почему, черт возьми, Элла не заткнет продолжавшего верещать ребенка? И почему так громко орет телевизор?

Покачиваясь, он направился в ванную, но на выходе, стараясь удержаться на ногах, слишком быстро поднял загипсованную руку, и его пронзила такая боль, словно к руке был присоединен электропровод. Он вскрикнул, и дверь спальни распахнулась перед ним.

Детский плач резанул уши словно ножом, и Тед увидел сразу двух Элл и двух детей.

— Сделай же что-нибудь с ребенком, не то я сам, — прорычал он. — И заглуши этот треклятый телевизор.

Элла попятилась. Тед, развернувшись, закрыл один глаз, пытаясь отыскать «глок». В глазах постепенно перестало двоиться, и он заметил пистолет, лежавший на столике у кровати, возле ключей от пикапа. Взять его у него получилось лишь со второй попытки. Все выходные Доусон одерживал над ним верх. Пришло время положить этому конец.

Широко раскрыв глаза, Элла смотрела, как он выходит из спальни. Она успокоила ребенка, но про телевизор забыла, и его звук тяжелыми ударами отдавался в голове Теда.

Пошатываясь, он прошел в тесную гостиную и опрокинул телевизор на пол. Трехлетний ребенок вновь пронзительно заплакал. Ему стала подвывать и Элла, державшая малыша на руках. Выйдя из дома, Тед почувствовал, что его вот-вот вывернет, к горлу подступила тошнота.

Он перегнулся через перила крыльца и сблевал. Затем, вытерев рот рукой, сунул пистолет в карман и, ухватившись за перила, осторожно спустился с лестницы. Он направился к пикапу, который выглядел для него мутным пятном.

Нет, на сей раз Доусону не уйти.

Эби наблюдал из окна своего дома, как Тед тащился к пикапу. Ему было ясно, куда направляется Тед, пусть даже тот вилял то влево, то вправо, не в состоянии идти по прямой.

Как ни отвратительно чувствовал себя Эби прошлой ночью, наутро впервые за несколько последних дней ему стало лучше. Наверное, ветеринарные пилюли все же подействовали: температура прошла, и хоть к ране на животе все еще было больно прикоснуться, она выглядела уже не такой красной, как вчера.

Не сказать, чтобы он чувствовал себя на все сто. Вовсе нет. Но гораздо лучше, чем Тед, это уж точно. И меньше всего ему хотелось, чтобы остальные родственники видели состояние Теда. Эби уже слышал разговоры о том, что Доусон снова одолел Теда, и это плохо. Потому что люди могут задуматься, а не удастся ли и им тоже одержать над Тедом верх, и уж чего-чего, а этого ему сейчас совершенно не надо.

И кто-то должен пресечь это на корню. Открыв дверь, Эби направился к брату.

Отмыв грязный после дождя «стингрей», Доусон положил шланг и пошел на зады дома Така, к реке. Днем потеплело. Кефаль уже не прыгала над водой — для этого стало слишком тепло, — и речная гладь выглядела абсолютно безжизненной и гладкой, как стекло. Доусон поймал себя на том, что вспоминает последние проведенные с Амандой минуты.

После того как она оставила его, он еле удержался, чтобы не броситься вслед за ней, не попытаться еще раз уговорить ее остаться с ним. Хотелось еще раз сказать ей, как сильно он ее любит. Но вместо этого он просто стоял и смотрел ей вслед, в глубине души сознавая, что видит ее в последний раз. Как, черт возьми, так вышло, что он снова упустил ее?

Не стоило ему возвращаться в родные края. Он тут чужой, и всегда был чужим. Ему больше нечего тут делать, пора уезжать. Доусон знал, что, оставаясь здесь так долго, он искушает судьбу. Развернувшись, он прошел вдоль дома к своей машине. Нужно было сделать еще одну, последнюю, остановку в городе, и после этого он покинет Ориентал навсегда.

Аманда не знала, как долго просидела в комнате наверху. Час, два, может, дольше. Всякий раз, выглядывая из окна, она видела сидящую внизу на веранде с открытой книгой на коленях мать. Еда была прикрыта от мух салфетками. С тех пор как Аманда вернулась домой, мать ни разу не поднялась наверх, посмотреть, как там Аманда, но та этого и не ждала. Они достаточно хорошо знали друг друга, чтобы понимать: Аманда сама спустится, когда будет готова.

Чуть раньше звонил с поля для гольфа Фрэнк. Он был лаконичен, но Аманда почувствовала, что он выпил. За десять лет она мигом научилась его распознавать. Разговаривать ей не хотелось, но он этого не заметил. Не потому, что был пьян — а он был пьян, — а потому, что, несмотря на ужасное начало игры, в итоге ему удалось загнать мяч в четыре лунки, не превышая пар. Наверное, впервые Аманда была рада, что он набрался: к ее возвращению он так устанет, что скорее всего уснет, прежде чем она ляжет в постель. Уж чего-чего, а сексуальных поползновений с его стороны ей совсем не хотелось. Этого она сегодня просто не вынесет.