– Это уж точно, – вздохнула хозяйка конюшни.

– То есть вроде бы все устаканилось, а я? Что теперь делать мне? У меня взорвали машину, и чует мое сердце, страховку мне за нее если и выплатят, то очень не скоро, поскольку полиция все тянет. Дальше: следователь Дятел, век бы его не видать, всерьез уверен, что я замешана в этих делах по самые уши, он мне прямо сказал, что докажет мое участие, и даже может в камеру посадить до выяснения. И что мне делать? Если я честно расскажу всю историю, он твердо уверится, что я во всем этом замешана, а поскольку у него больше нет подозреваемых, то я как раз тут пригожусь. И какого черта я должна за все это отвечать, если я тут вообще ни с какого боку? Это все из-за Гошки, он дал мою машину тому типу, за деньги, разумеется. Но он за это уже получил по полной.

– Да, ситуация сложная, – сказала Алла Петровна, – со своей стороны скажу, что мне бы хотелось как-то разобраться с трупом. Не могу же я обратиться в полицию… Они приедут, начнут тут крутиться, лошадей испугают, мне не поверят… нет, это не выход. Можно, конечно, закопать труп где-то поблизости, а потом пустить по этому месту табун лошадей, как делали древние скифы, но все же это как-то ненадежно… Мало ли что… так что хотелось бы чего-то более определенного…

– Насчет машины… – начал Антон, помолчав, – дело в том, что за найденный крест мне полагается премия. Очень приличная, так что насчет машины можешь не волноваться. Поделимся, и на новую машину тебе точно хватит.

– Но я вовсе не хочу брать от тебя деньги! – вспыхнула Ирина.

– Это не от меня, это от Иорданского, – отмахнулся Антон, – и хватит об этом, это самый простой вопрос. А вот насчет тела и этого Дятла… Слушайте, есть у меня кое-какие идеи… – Антон приглашающе махнул руками, чтобы женщины слушали внимательно, а сам понизил голос и заговорил.

Темно в опочивальне царя Бориса. Одна тусклая лампадка перед иконами не то чтобы разгоняет темноту, но оживляет прячущиеся по углам тени, оживляет мрачные лики святых, словно гневаются святые на государя.

Тяжелым сном спит царь. Даже во сне хмурится его чело, даже во сне не отпускают его тяжкие заботы правления.

Четвертый год страшный голод царит в государстве, четвертый год ползут по дорогам вереницы бледных, голодных, измученных людей, больше похожих на оживших покойников. Идут голодные из Рязани, из Твери, из Шуи в Москву – потому что по всей Руси ходят слухи, что в Москве царь Борис отворил свои закрома и бесплатно раздает неимущим хлеб. Идут, ползут из последних сил, падают замертво по обочинам, не дойдя до Москвы.

А те, кто и дошли до Москвы – лучше ли им?

Не бездонны царевы закрома, всем не хватает – и умирают люди на пороге этих закромов, не дождавшись дармового хлеба, умирают на пути к Москве, и перед смертью тянут руки к небу, проклиная неприродного царя, который много обещал, но не смог сдержать свое слово, не смог выполнить свои обещания.

А от западных рубежей идет войско самозванца.

Неужто и правда ожил царевич Димитрий? Неужто и правда восстал из мертвых отрок, убиенный в Угличе?

Не может такого быть!

Привезли тогда мертвое тело царевича на Москву, Василий Шуйский привез, племянник главного Борисова недруга. Нарочно его послал Борис – рассчитал, что больше ему будет веры. Люди всех сословий приходили в Кремль, чтобы взглянуть на мертвеца, чтобы убедиться, что взаправду умер последний отпрыск грозного царя. Приходили князья и бояре, приходили служилые дворяне и торговый люд – и все в один голос говорили, что это – царевич…

А теперь все в один голос твердят, что в Угличе убили другого отрока, а царевич чудесным образом спасся и теперь идет из польских пределов на Москву, чтобы вернуть себе отцовский престол, отобранный бесчестным боярином.

Невелико было поначалу войско Самозванца, немного было у него воинов, в честном бою разбили его царские воеводы, многих взяли в плен – но сам Самозванец уцелел, ушел с малым числом людей – и тут же присоединились к нему новые соратники, примкнули к нему казаки да беглые холопы, и стали государевы города сдаваться ему один за другим, стали царские воеводы со своими полками переходить под знамена воскресшего царевича.

Потому что не верит народ Борису, не видит в нем природного царя, помазанника божьего…

Не понимает Борис, за что ему выпала такая тяжкая доля, не понимает, за что не любит его народ.

Добром он обещал править, обещал не проливать крови – и держит свое слово, даже за большие вины не рубит головы изменникам да ворам, обходится ссылкой в холодные края.

Но, должно быть, всю его доброту, всю эту непролитую кровь перевешивает кровь одного отрока, убиенного в Угличе…

Поминают люди грозного царя, молятся за него – а что хорошего он сделал?

Большую войну в Ливонии Иоанн проиграл, отдал недругам земли возле холодного Балтийского моря – а он, Борис, хитрой своей дипломатией сумел вернуть их – но разве кто это замечает?

Правда, завоевал Иоанн Васильевич много земель на восточных рубежах – да только это одни слова, что завоевал: распалась огромная татарская империя, и подобрать обломки ничего не стоило. Да и проку от тех обломков не то чтобы много.

Столько людей извел грозный царь своими казнями, что некому было пахать и сеять не только на новых землях, но и на прежних, исконных отчинах – отсюда и голод…

Дает Борис людям хлеб, дает землю – но люди видят в этом не доброту, а слабость. Грозный царь сеял в стране не хлеб, но кровь и горе – а против него никто не смел бунтовать…

Что делать? У кого искать помощи и совета?

А ведь есть одно средство…

Вздрогнул Борис во сне, вздрогнул и проснулся.

Какой-то шорох разбудил его. Поднялся он в кровати, вгляделся в темноту.

Какая-то тень шевельнулась в углу опочивальни.

– Кто здесь? – хотел крикнуть – да голос его не послушался.

Шевельнулась тень в углу, показалось лицо с неживыми белесыми глазами.

– Кто ты?

Не ответила тень, но Борис и сам вспомнил – это ведь тот колдун, который много лет назад продал ему чародейскую траву да заветный часослов. Много раз спасал Бориса тот часослов – и от царева гнева, и от мятежных бояр…

Может быть, и сейчас он ему поможет?

– Чего тебе надобно, старик? – прошептал Борис.

Не ответил ему колдун, шагнул из темноты на свет, подошел к иконам.

Свет лампады отражается в белесых глазах, как в двух тусклых зеркалах.

– Чего ты хочешь, старик? – повторил Борис чуть громче. – Зачем ты пришел? Зачем разбудил меня посреди ночи? Хочешь получить плату за свой часослов? Мало я тебе заплатил в тот раз? Что ж, заплачу еще, есть деньги в моей казне…