— Нагорную проповедь читали? Рассказывайте…

Если расскажешь без запинки — зачет.

Женя Волков со станции Абрамцево, тоже однокурсник, паренек маленького, «гномского» роста, с огромными светлыми глазами и черной бородой. Форменный гном. До ВГИКа успел поучиться и на филфаке, и в авиационном. Писал нежные детские сказки или жесткие, страшные армейские истории, в те годы совершенно «непроходимые». Однажды позвонил мне:

— Слушай, это самое, ну, в общем, сколько времени?

— Полвосьмого, а что?

— Ничего, ладно, давай, пока.

Через несколько дней дает мне листочек:

…

«Я хотел сказать вам «люблю»,

Но спросил вас, который час…»

Пил Женя Волков конкретно, в пьяном виде становился невыносим.

В мастерской Киры Константиновны Парамоновой учился Гриша Галич. Вот уж действительно — совпадение. «А жена моя, товарищ Парамонова, находилась в это время за границею», — пел Гришин папа.

Гриша как две капли воды похож на отца. Фамилия у него другая, какая-то двойная, украинская. Аркаша Высоцкий тоже учился в этой мастерской — в тулупе нараспашку, со стаканом крепкого кофе в руке бороздил коридоры Орденоносного. В этой же мастерской училась дочь секретаря парткома института, Настя — милая круглолицая девушка с длинной косой.

— Ты член комитета комсомола и часто там бываешь, знаешь, где что лежит, — однажды обратилась ко мне она. — У меня к тебе просьба. Укради, пожалуйста, мою личную учетную карточку. И сожги.

Встретив мой недоуменный взгляд, прибавила:

— Или, если хочешь, вместе сожжем.

Я ничего не понимаю.

— Я собираюсь выходить замуж за нашего выпускника, — она называет имя и фамилию юноши, — а он вскоре будет рукополагаться. Нехорошо же, если у священника жена — комсомолка.

Вгиковская фантасмагория!

Благочестивая будущая матушка подбивает приятельницу совершить кражу. Жена священника — комсомолка! Ай-яй-яй! А то, что она дочь секретаря парткома — ничего, «проканает»?

Никакую учетную карточку умыкать я не стала.

О дальнейшем развитии семейной жизни милейшей Насти мне ничего неизвестно. Должно быть, вышла замуж за кого-то другого, поскольку первоначальный кандидат теперь авторитетный монах в сане архимандрита, возглавляет один из московских монастырей.

Прекрасный мир, необыкновенные, редкостные времена, полные невероятных превращений и чудес…

Мне казалось, что Число подружится с Магди. Я пригласила Число на просмотр студенческих работ, и он их так смотрел, вполглаза, с таким видом, что вот, мол, он бы и сам гораздо лучше фильмы наснимал, просто есть дела и поважнее. Ну, как обычно. Потом сидели с Магди в курилке, о чем-то болтали.

— Душа-парень твой Магди, — смеялся потом Число. — Поэт, филососф, а у самого руки по локоть в крови…

— Ты что?..

— Ну, привет! — совсем развеселился Число. — Он же партизан, борется за государственность курдов. Поезда взрывал, людей мочил направо и налево, профессиональный террорист. Вот это я понимаю! А вы все на собраниях голосуете. Да ничего тут никогда не будет, все игры в дозированную свободу, мы на факультете решили журнал свой издавать, нас прикрыли мигом, мне теперь наркоту шьют, чтобы посадить… Вот тебе и журнал… Мама уже на человека не похожа, Федьку-командира просила со мной поговорить, Новый год вместе встречали с Федькой, и он все бубнил что-то… «Брось журнал да брось журнал, получи диплом да получи диплом… Как истинный патриот и верный сын обновляемого Отечества ты не должен огорчать маму…»

…

МЕРОПРИЯТИЯ ПО ОЧИСТКЕ СОВЕСТИ ПРОДОЛЖАЮТСЯ

ПЯТОЕ БАТЮШКА ДУМАЕТ ПРО ДРУГА

«Дашенька!..»

(Вспоминает вдруг батюшка.)

«Желтый череп на буфете. Дашенька. Встречали Новый год у Числа, и Комиссар была, на ролях любимой девушки Числа, сам и познакомил, нечего ныть теперь, я ему морду бил, а потом ничего, помирились. Новый год, сидели на веранде, топили камин, пили мандариновую чачу, орали под гитару песни БГ и танцевали. Число довольно быстро назюзюкался и вальсировал с Дашенькой.

И все хохотали.

Да, мандариновая чача, ну конечно, точно, потому что перед этим несколько месяцев, часть лета и осени, болтались в Абхазии на пасеке. Вот жизнь была! Выпили лишнего, сели в поезд и поехали к друзьям в Тбилиси. А те как раз уезжали на пасеку в Абхазию, и мы с Числом сели к ним «на хвоста». Бывает такая стадия опьянения, когда все получается. Лето, самое начало восьмидесятых, билетов никуда не достать, а мы вписались в поезд. Утром проснулся — мама, где я? Куда я еду? В конце концов, оказались на пасеке в горах.

Туда еще дикторша приезжала, с центрального телевидения, из передачи «Спокойной ночи, малыши». С компанией здоровенных мужиков, грузин. Чисто, миль пардон, на блядки. Но в темных очках. А мы с Числом такие заросшие, бородатые, в робах. Она думала, мы дикари какие-нибудь. И мы с Числом ее напугали. Мы вдруг сказали на чисто русском языке:

— Спокойной ночи, ребята! Ваф!

Как эта собака детская, из передачи, Филя.

И она тут же смылась, дикторша.

Я раньше уехал, а Число там был почти до Нового года и приехал с мандариновой чачей в бутылях.

Наутро после Нового года он взял старый чемодан, пошли, говорит, навестим Сироту, Новый год все-таки, надо людям приятное делать. Пришли в соседний поселок, встали под окнами, Число позвал:

— Ксантиппа!

Из окна высунулась замотанная полотенцем голова и сердито сказала:

— Я голову помыла, сейчас простужусь из-за тебя, и вообще — отстань, мне заниматься надо.

И Число открыл чемодан, а там — мандарины. Полный чемодан мандаринов! И с похмельной сосредоточенностью стал выкладывать ее имя — мандаринами на снегу.

Так это она и была. Типа писатель. Тогда-то я ее и видел. Нет, не тогда. Я и лица-то не разглядел — мельком, быстро, и мои минус шесть к тому же.

Число, Число… Друг детства… Нечужой человек, что и говорить. Ты прости меня, Число. А за что? За то, что я, в конце концов, на Ане женился?

Так это потому что тебя дома не было…

Это вот как было.

Коньяк стоял в платяном шкафу. А на столе — натюрморт. Это папа у меня промышленный архитектор, а мама преподавала в Строгановке, готовила абитуриентов на дому. Ученики на дом приходили, натюрморты чтоб были. Красивый тогда был натюрморт. Я сел так сбоку, чтобы его не попортить, и стал пить коньяк. И на телефон таращился, хотел позвонить Числу — у него мой диск был, «Стенка» пинкфлойдовская. Этот диск мне не нужен был, просто я все никак успокоиться не мог, что вот, Костик и Аня-Комиссар… Таращился на телефон, очень хотелось позвонить, но изо всех сил старался не звонить. И позвонил. Комиссар говорит, нет его дома, а диск вот он, заезжай ко мне на Арбат, а то я никуда не могу высунуться, с младенцем сижу. Ну ладно, заеду на днях. А сам дальше сижу, коньяк пью, сбоку от стола, чтобы натюрморт в сохранности. И выпил коньяк. Весь. На нервной почве. И натюрморт съел. Мама приходит… Скандал, короче. Я хлопнул дверью и ушел. Спустился в метро. Там меня милиционер остановил и так по-дружески, человечно сказал: «Иди отсюда, парень, а то еще под поезд свалишься». Я выполз наверх, деньги пересчитал, на такси. Хотел к своей Машке поехать, но не смог выговорить «Открытое шоссе». Сказал «Арбат». Арбат — легче выговорить. И поехал к Комиссару, диск забирать. Она говорит, так и так, он ушел. От жены с младенцем ушел. Проблемы с милицией из-за наркоты, в бегах. Нету его. А диск вот, забирай. Комиссар мне кофе сварила, сидели, болтали, остался ночевать, утром сходил на молочную кухню. Так и живем… Больше двадцати лет уже…»