Церкви, но он не имеет того живого чувства церковности, церковной связи, он – одинок, и это чувство одиночества, какой-то заброшенноста, невольного отъединения гнетет его и парализует. Но это-то и есть молекулярный паралич, о котором я говорю.

Светский богослов. Однако же эта расслабленность преодолевается в монастыре у старца силою подвига и у светильников веры и молитвы, которые не оскудевают и поныне в православном пастырстве. Значит, все дело в личном подвиге. Не правда ли?

Иеромонах. Сущая правда. Иной силы церковности, кроме святости, не знает и не может знать Православие.

Приходский священник. Это сводится к такому argumentum ad hominem[75], перед которым лично за себя каждому остается умолкнуть. Однако этим все-таки нельзя заслониться от рокового вопроса. Если Вы положительно относитесь к старчеству и тому водительству, которое здесь присутствует между послушником и старцем, то должны признать, по крайней мере в принципе, что такие отношения должны распространиться возможно шире и, если можно, определять вообще характер духовничества всюду. Между тем мы наблюдаем в Православии как раз обратное: в Греции и в славянских странах исповедь, говорят, почти утеряла всякое значение (да и можно себе вообразить по тому, что доходит до нас о тамошнем духовенстве), а у нас – безволие и бессилие царят и в этой области, а у католиков – нравится или нет нам характер этого духовничества, но только этого паралича почему-то нет. Этого различия, я думаю, вы все-таки не станете отрицать. И совершенно неверно, несправедливо относить это к властолюбию, «фанатизму» (с каких же это пор ревность о вере стала для христиан такой предосудительной), тут разница в самом чувстве церковности, а личные свойства, духовная высота и святость только усиливают эти черты. А этот интимный паралич воли в православном священстве и составляет, может быть, тайную причину нашей исторической слабости: народ не получает православного воспитания потому, что для воспитания необходима крепкая воля, умение держать на вожжах. Отсюда и наша расхлябанность, неспособность к […] методическому усилию в труде и творчестве – пресловутая Improductivite slave[76]. Паралич духа проявляется и во многих чертах народного характера. Даже если принять, что самой природе славянства свойственна аморфность и расплывчатость, неусидчивость и леность; духовное воспитание, а главная его сила и свойство – духовничество, не сумело этого преодолеть. Да мы и сами остаемся без научения: посмотрите, есть ли у нас какие-нибудь руководства? И совершенно то же самое, что в вопросе о руководстве совестию, мы видим и в судьбах церковной нашей школы. Разве не поразительно, что в Православии так и осталась неразрешенной задача духовной, то есть церковной, школы, в которой определяющим фактором было бы церковное самочувствие, в которой бы укреплялась и развивалась церковность? В нашей школе были колебания решительно во все стороны: и в атеизм, и в Протестантизм, и в рационализм, и в бессознательный […] Католицизм, но она нигде не умела воспитывать церковную волю, присущую воинствующей Церкви. Церковные навыки, наследственно поддерживаемые в семьях духовенства, – это да, но живое, активное чувство церковности – этого нет и в помине. И если еще чем поддерживалось у нас чувство церковности, так это наследственным характером духовного звания и семейным бытом, без этого, будь у нас целибат, дело стояло бы еще хуже. Но и при этом, несмотря на то что задача была тем самым весьма облегчена, духовная школа у нас была более профессиональной, нежели церковной школой, в которой бы церковность была не за страх, но за совесть. И так же безуспешными сказывались и опыты воцерковления народной школы, в частности – церковно-приходской. Ведь нельзя спорить, что эта прекрасная идея на практике потерпела полное крушение. Учащая Церковь не смогла создать эту школу, насадить в ней дух церковности подбором и воспитанием соответствующего преподавательского контингента, который […] оказался форпостом нигилизма. Почему вся эта неумелость, неудача? Неужели же все только частные ошибки? Нет, в этом сказывается все та же основная и глубокая причина – внутренний паралич, наша духовная расслабленность.

Светский богослов. Трудно, разумеется, возражать против этой суммарной характеристики именно потому, что она так суммарна. При этом забывается о той общей враждебной всякой религиозности атмосфере, в которой замирает всякое духовное начинание.

Приходский священник. Однако посмотрите: у католиков в это же самое время – ну если не теперь, то раньше – все это достигалось; правда, у нас принято называть это иезуитизмом, но надо же отдать себе отчет в том, какие же духовные силы разумеются под этим псевдонимом. Впрочем, не буду спорить и не буду настаивать – в этом я тоже, как и надлежит быть, страдаю параличом, да вы и вовлекли меня в разговор только как свидетеля, для экспертизы… Иногда нужно увидеть общую картину, почувствовать тон… Знаете, как при диагнозе болезни: можно искать частных и правдоподобных причин для всех отдельных симптомов: и температуры, и похудания, и прочее; но есть, кроме того, общий habitus[77], который и нужно каким-то шестым чувством и распознать диагносту. То же и в наших церковных делах и нестроениях; все частности имеют и частные причины, а все-таки основной тон нашей церковной жизни сверху донизу, снаружи и в самых интимных глубинах остается один: паралич церковности, расслабленность… Ин это пояшет и поведет… Но только это не от старческой дряхлости…

V. Позитивы и негативы

27 мая / 9 июня 1922,

Ялта, Новый Собор

Иеромонах (к Беженцу). Я внимательно слушаю ваши речи и все не могу окончательно уяснить себе, к чему все-таки вы клоните. Известно, что критика легка, искусство трудно. Научите же нас, как, по-вашему, надо выйти из беды. После негатива покажите нам наконец позитив. Скажу прямо: вы зовете изойти из Херсониса. Куда и как?

Светский богослов (насмешливо). Этот негатив есть загадочная картинка с надписью: ubi est Petrus[78], а прямее лучше сказать: ubi est Societas Jesu[79]. Мое обоняние давно уже слышит противный запах этих клопов, – простите за грубое сравнение.

Беженец (к Иеромонаху). Позвольте мне ответить сначала вопросом же: прав ли я в своем негативе? вернее, своем диагнозе? То, что мы переживаем, есть ли преходящие исторические бури или же кризис Православия как греко-российства?

Иеромонах. В частности, вы правы, конечно, против фактов не будешь спорить. Что же касается кризиса, то я, разумеется, внутреннего, то есть вероучительного и иерархического, кризиса в Православии допустить не могу на том основании, что врата адовы не одолеют и потрясения, вплоть до мерзости запустения на месте святе, нам