– Это кто нам батюшка?.. – взвыл из толпы десятник Мураш. – Ты кого это нам, морда твоя варяжская, в батюшки прочишь? Один у нас батюшка у навьих – Завид Хотеныч!..

– Да ты к слову-то не цепляйся!.. – крикнул ему с пристани Нажир. – Батюшка – не батюшка, а вот прикажет Столпосвяту снять наш участок с кормления – что тогда делать будешь?.. Чурки глодать?..

За махиною перечапа виднелись в розово-млечном мареве темные плоты, влекомые тягою лошадиной вдоль лукоморья. Хитрый все-таки народ эти греки – нарочно для такой оказии дорогу по берегу протеребили: от Истервы и до самой аж до Еллады…

– Да еще и войско нашлет чего доброго!.. – не унимался Нажир.

– Осунется! – звонко полетело в ответ. – Чурыня вон с участка Люта Незнамыча две рати одной кочергой разогнал!..

Сотник вновь подался вперед, истово подхватил себя под ребра, желая, видно, возразить, но тут его как бы смыло с причала, а на месте его возник ощеренный Ухмыл.

– Где ты был, Родислав Бутыч, когда солнышку полный откат вышел?.. – выпятив кадык, рыдающе крикнул он, будто и впрямь надеялся, что крик его долетит до речки Сволочи и достигнет ушей главного розмысла преисподней.

Толпа взревела и жаждуще подхлынула к камням пристани.

– Где ты был, когда мы ему окорот давали и попятно на лунку вскатывали?.. – выждав, когда народный вопль спадет, снова возрыдал Ухмыл. – Ты о чем тогда мыслил, хрыч взлизанный?.. О том, как горю пособить? Или о том, как бы Завиду Хотенычу яму вырыть?.. Думаешь на самого лопаты не выросло?..

Долго, долго не слышно было после этих слов плеска Теплынь-озера. Рев стоял такой, что мнилось, будто и не толпа воет, а солнышко раньше времени падает…

– И вот что я вам, братие, скажу!.. – осипнув, надрывался Ухмыл. – Надо участок Люта Незнамыча подымать!.. Ежели два участка всколыхнутся – это, считай, половина преисподней!.. Ничего они тогда с нами не сделают!..

Захрипел, махнул рукой и спрыгнул в толпу, а на причал уже выбрался верткий чернявый грек – тот самый, что сидел тогда в клети по левую руку от розмысла.

– Ми, греки – цестны целовеки!.. – начал он. – Мине Лют Незнамиц сто тетрадрахм[91]долзен… И сотник его Цуриня тозе долзен… Вот они где у меня все – в зепи!..

Стоявшие поближе злорадно взгоготнули, но вскоре уразумели, что грек имел в виду как раз зепь, то бишь привесной карман, причем произнес это словцо на диво правильно. Околотился, видать, в людях-то…

Заслышав смех, чернявый обиделся, взмахнул руками, и стал запальчиво доказывать, что в зепи у него не только розмысл с сотником, но и весь участок Люта Незнамыча…

Распалившись, он уже принялся потрясать бирками, на которых у него были зарублены все должники, однако стоявший дотоле неподвижно Завид Хотеныч внезапно вскинул голову, и по толпе прошла рябь – все тревожно повернулись к розмыслу. Грек растерянно умолк, закрутил башкой.

– Да что они там, пьяные все, что ли? – гаркнул Завид Хотеныч, уставив обезумевшие темные глаза поверх толпы.

Наконец смекнули оглянуться – и обмерли. Над черно-сизо-розовыми хребтами золы сиял краешек возносящегося в небо нечетного солнышка берендеев. В то время как четное еще только клонилось к закату…

* * *

А вот такой оплошности и впрямь никогда не приключалось. Ну, бывало, что протянем с ночью, изредка стрясется и так, что погаснет добросиянное в полете, и волхвы долго потом толкуют доверчивым селянам о каком-то там солнечном затмении… Но чтобы выгнать в небушко оба изделия разом? В один и тот же день?..

Однако Завид Хотеныч ошибся, гаркнув насчет пьяных. Отнюдь не с похмелья метнули до срока из-за Кудыкиных гор светлое и тресветлое наше солнышко. Да и Родислав Бутыч погорячился, объявив на следующее утро, что виной всему – теплынские засланцы-лазутчики. Просто известная сплетница да повирушка Плюгава с участка загрузки шепнула жене сотника, что муженек ее… А впрочем пес ее знает, что она там шепнула!.. Может, и не шептала ничего… Ведомо только, что ревнивая сотница налетела на своего ладушку и, расчепыжив в пух[92], принялась гонять по всему кидалу, то бишь катапульте, причем с греческой лампой в руках, хотя Уставом Работ строжайше запрещено подходить с огнем к загруженному чурками изделию ближе, чем на девять переплевов. Мало того, метнув лампу в головушку супруга, сотница промахнулась и вмазала скляницей в снаряженное, готовое к запуску солнышко. Лампа лопнула, горящее масло затекло в одно из поддувальных дыхалец, и тресветлое, жутко молвить, занялось, да так споро, что и не подступись…

Тушить его даже и не дерзнули. Раскаленное докрасна ядро продержали на рычаге сколько могли, а потом розмысл Вышата Серославич, видя, что начинает уже рдеть само кидало, приказал пущать…

Стон прошел над страной берендеев. Только-только собрались вечерять – и вдруг такие чудеса! Поначалу решили, что конец света, похватали идольцев, какие были, рухлядишку всякую, утварь, что подороже, и кинулись на капище – жертвовать. С собой-то ведь на тот свет не возьмешь… А иные бежали с колами да вилами – чаяли, что успеют еще волхвов порешить. Однако, пока добрались до Ярилиной Дороги, четное солнышко кануло в Теплынь-озеро, нечетное же вознеслось, припекло, засияло, и остановились берендеи в растерянности. Земля вроде не тряслась, небо не падало… Все-таки, наверное, не конец это был света – так, знамение…

Но на капище все же пошли – попытать волхвов, что сие диво означало… Суровый кудесник Докука принял принесенные во множестве берендейки, хрипло спел хвалебную песнь, а когда принялись донимать вопросами, отвечал сердито и уклончиво:

– Блудить меньше стали. Вот солнышко, вишь, и пожаловало вас, треокаянных, двойным днем…

Ишь ты… Покручивая головами, вернулись в слободку, даже и не ведая, что теперь делать-то: опочив ли держать или же, напротив, за утренние дела приниматься?..

Да нет, какой уж там опочив! А тут еще слушок просквозил, что ласковый князюшка Столпосвят ослобонился из-под лютой стражи царской и будет перед народом речь творить…

– Из-под какой из-под стражи? Поди проспись да прочихайся! Он и под стражей-то не был…

– Ка-ак не был? Куда ни направит стопы – за ним храбров пять, а то и шесть, все в кольчугах да с сабельками!..

– Так они вон и сейчас за ним по пятам ходят!..

– Эва! Сравнил! Раньше-то – стража, а теперь-то – свита!

– Да башка ты стоеросова! Храбры-то те же самые!..

– А ты… Прихвостень ты сволочанский, вот ты кто!..

Потекли всей слободкою на торг, стали ждать князюшку… И явился милостивец. Надежа наша и опора… Личико смуглое малость обрезалось – от скорбных дум, не иначе. Легко ли, чай, в неволюшке-то в царской!.. А как выпрямился в седле, как блеснул веселыми очами из-под грозных бровей – эх, отхлынь, тоска, подхлынь, отрада!.. Жить захотелось!