В конце 1836 года, зимою, скончался директор Придворной певческой капеллы Федор Петрович Львов. «Граф Михаил Юрьевич [Виельгорский] и князь Григорий Волконский по своему искреннему ко мне расположению, – пишет М. И. Глинка, – воспользовались этим обстоятельством, чтобы пристроить меня соответственно моим способностям… Узнав, что я только должен буду заниматься единственно искусственною частью, объявил, что соглашаюсь принять звание капельмейстера Придворной капеллы. Я спросил, однако же, предварительно, кто у меня будет начальником и какие к нему будут отношения? Панаев [управляющий канцелярией Министра двора] объяснил мне, что директор должен будет заведовать единственно хозяйственною частию, а на вопрос мой: кого именно предполагают назначить? – отвечал, что или князя Григория Волконского, или графа Матвея Юрьевича. Хотя я мог предполагать, что они тоже будут вмешиваться и в музыкальную часть, однако же радовался служить с ними, как с людьми приятными и искренно ко мне расположенными.

Того же дня вечером за кулисами государь император, увидя меня на сцене, подошел ко мне и сказал: „Глинка, я имею к тебе просьбу и надеюсь, что ты не откажешь мне. Мои певчие известны во всей Европе и, следственно, стоят, чтобы ты занялся ими. Только прошу, чтобы они не были у тебя итальянцами“. Эти ласковые слова привели меня в столь приятное замешательство, что я отвечал государю только несколькими почтительными поклонами…» [с. 74–75].

Прервем на минутку рассказ Глинки: очень важное замечание – «чтобы они не были у тебя итальянцами». Мы уже говорили, что в ноябре-декабре 1836 года В. Ф. Одоевский писал: «С оперою Глинки является то, что давно ищут и не находят в Европе – новая стихия в искусстве, и начинается в его истории новый период: период русской музыки…».

Речь шла о музыкальном выражении национального колорита. «Глинка, – писал о нем В. Соллогуб, – начал совершенствовать свое отличительное превосходство над всеми известными композиторами, уменье присваивать себе музыкальную этнографию. Душа его, так сказать, впивалась… в самую духовную суть их источников, в самые сокровенные тайники их сердечных, мелодических порывов. Так, например, в музыке польской он явился более поляком, чем поляки… Что же сказать о стиле русском? До Глинки разработка русского стиля походила на лубочную карикатуру. Глинка первый окунулся вглубь океана русского чувства и на самом дне нашел тайник русской радости, русского горя, русской любви – словом, всей широкой русской жизни. В его звуках так и рисуются и береза, и сосна, и степь бесконечная, и изба затворническая, и река многоводная. В них Русь живет, в них Русью дышит. Глинку недостаточно понять, его надо прочувствовать…»[181]

А вот что писал о Глинке в своей статье «Разговор о музыке» основатель Российской консерватории А. Г. Рубинштейн: «Мы уже… говорили о национальном в музыке… Глинка в этом стремлении так замечателен, что он высоко выдается над всеми другими, стремящимися к тому же. Шиллер сказал: „Никогда боги не появляются одни“, – и это можно заметить и в нашем искусстве… У всех мы слышим рядом с романсами, или хоровой песней, или танцем национального характера – общечеловеческую музыку. У Глинки это иначе: от первой до последней ноты, как в увертюре, так и в вокальной части оперы мелодика, гармония и даже оркестровка – все в национальном духе»[182].

Продолжим рассказ Глинки: «Вышло, однако же, чрез несколько дней, что назначен был директором Алексей Федорович Львов, что несколько смутило меня… Алексей Федорович Львов принял меня с искренним радушием, и мы решились идти рука об руку на нашем новом поприще» [с. 74–75].

Их совместная работа продолжалась в течение двух лет. В 1839 году Глинка подал в отставку.

В это же время он вынужден был вести тяжелый бракоразводный процесс: семейная жизнь не удалась, расторгнуть брак было чрезвычайно трудно, церковные власти очень неохотно шли на это. Глинке пришлось даже дать подписку о невыезде.

В 1838 году Михаил Иванович еще ездил на Украину для набора певчих в капеллу. Здесь он написал две песни в украинском народном духе на стихи поэта В. Забелы. Позднее, в симфонии «Тарас Бульба», он обратился к малороссийской тематике.

Из Киева М. И. Глинка взял с собой в Петербург Семена Степановича Гулака-Артемовского, впоследствии известного оперного певца и автора народной украинской оперы «Запорожец за Дунаем». Михаил Иванович Глинка лично занимался с Гулак-Артемовским, учил его музыке и пению и оказал очень большое влияние на его музыкальное развитие. Сам Гулак-Артемовский неоднократно говорил, что всеми своими достижениями он обязан величайшему композитору и чистейшему человеку М. И. Глинке.

В 1843 году в Петербурге началась деятельность новой итальянской труппы, в состав которой входили Полина Виардо, Джованни Рубини, Антонио Тамбурини и другие выдающиеся певцы. Особенно ярко проявила себя как оперная и камерная певица П. Виардо. Ее друзьями были Шопен, Жорж Санд, Лист, Теофиль Готье, Берлиоз, а первый значительный отзыв о ее выступлении на сцене написал Альфред де Мюссе.

Полина Виардо

Полина Виардо выступала в зале Энгельгардта, в Дворянском собрании, в Большом театре, в университете, нередко с благотворительной целью. Ее партнерами были солисты итальянской труппы, а также русские певцы Осип Петров и Семен Гулак-Артемовский. В репертуаре самой Виардо были произведения как западных, так и русских композиторов. Она очень интересовалась русской культурой, особенно музыкой. И естественно было ее обращение к творчеству Глинки.

По инициативе Виардо, в программы концертов итальянских певцов было включено трио из «Жизни за царя» – «Не томи, родимый». Ф. А. Кони, театральный журналист, отец знаменитого юриста, писал: «Не проходило ни одного музыкального вечера, где бы не пели <…> трио, не повторяли его по два и по три раза по требованию восторженной публики <…> Исполнение его итальянцами – верх совершенства; эффект, ими производимый, невыразим. Вот что значит настоящая драматическая музыка, мысль и чувство, развитие мелодическое. Они всегда возьмут свое, на всех языках, спетые даже людьми, не могущими совершенно постичь духа народности, которым проникнуты мелодии композитора. Если бы вся опера „Жизнь за царя“ была исполнена на сцене итальянской труппой, то произвела бы фурор, едва ли не больший „Сомнамбулы“ и „Лючии“»[183].

Исполнением музыки Глинки итальянские виртуозы решили очень важную задачу: не все любители музыки смогли понять и прочувствовать высокое значение музыки Глинки. Самим выбором этой музыки, замечательным исполнением, изяществом отделки они показали, что в современных операх, приводящих в восторг Европу, нет ни одного номера, который, как считает В. Ф. Одоевский, по оригинальности мелодии, по глубокому чувству мог бы равняться