Савелов позвонил Меркулову уже после работы.

— Привет, — отозвался Меркулов. — Есть новости?

— Можем встретиться? — лапидарно спросил Савелов.

— Ясно, выезжаю, — тоже перешел на телеграфный стиль Меркулов.

— Погоди, не у меня. И не у тебя.

— Даже так? Тогда традиционно — под памятником Пушкину?

— Ты бы еще предложил в сквере у Большого театра. Матвеевское знаешь?

— Найду.

— Вот прямо на платформе и встретимся.

По дороге в этот необычный район Москвы, куда проезжать на машине приходилось через лес, рядом с которым находилась ближняя сталинская дача, Меркулов строил предположения, о чем же будет разговор. Проверял сам себя — нет, он всё сделал правильно. Он нигде не прокололся. Сашка прокололся? Так по этому поводу секретных встреч не устраивают.

Так ничего и не придумав, он остановил машину у рынка, который уже истекал товаром и народом, гася свои огни и захлопывая ставни.

Прошел мимо дворников, усердно метущих нечистый асфальт, краем сознания отметив, что нынче дворники почему-то стали пахать усердно, а раньше — одно название. Впрочем, оно и понятно, раньше дворниками интеллигенция пахала.

«А теперь кто? — не к месту подумал Меркулов. — Куда теперь интеллигенция подевалась? Да там же она, дворниками работает, только где-нибудь в Америке — Германии».

На платформе тоже сворачивалась торговля — книжно-газетный ларечник упаковывал свою печатную продукцию — «Как стать богатым», «Как нравиться людям», «Как стать неотразимой».

Если бы книга называлась «Как быть неуязвимым», он бы точно купил.

— Простите, в сторону Переделкина когда будет?

Меркулов обернулся. Савелов озабоченно смотрел по сторонам.

— В двадцать один ноль пять, — ответил Меркулов, а про себя подумал, что не рассмеяться ему дозволяет только ощущение какой-то беды, нависшей над Турецким.

— Спасибо, — ответил Савелов и двинулся к началу платформы,

Меркулов спустя какое-то время тронулся за ним.

— Что, так плохо? - спросил он, когда в радиусе пятидесяти шагов не было ни души.

— Еще хуже.

— Говори уж. Они погибли? — еле выговорил Меркулов.

— Нет, но только чудом.

— Это плохо, когда чудеса. Чудеса имеют обыкновение кончаться в самый нужный момент.

— Я чего, собственно, тебя позвал. Ты Турецкого хорошо знаешь?

— Турецкого? — тупо переспросил Меркулов. — Турецкого?! — Это то же самое, если бы его спросили, не знает ли он Меркулова. — Погоди, дай сообразить? Объясни, погоди.

Меркулов прислонился к перильцам. Было холодно, но Меркулова прошиб пот.

— Да нет, я так спрашиваю, — испуганно проговорил Савелов. — На всякий, как говорится...

— Ну и вопросики у тебя, — все не мог отдышаться Меркулов.

— Понимаешь, какая штука, за ребятами постоянно кто-то следит. Ну японцы, понятно. Там еще какие-то контрразведки... Но...

— Погоди, какие контрразведки? — остановил его Меркулов. — Ты что мне говорил? Откуда какие-то контрразведки знают про миссию Турецкого и команды?

— Действительно, — сказал Савелов. — Странно. Впрочем, дело не только в этом. У меня такое впечатление, что кто-то еще получил то же самое задание. Понимаешь, Турецкого с ребятами кончить хотели наши.

— Какие «наши»?

— Вот это я у себя все время и спрашиваю.

Домой Меркулов ехал медленно. Это надо было переварить и тут же, по горячим, что называется, следам, расставить по полкам. Конечно, он не посылал Турецкого только за машиной; Он не посылал его и за тем, чтобы просто заменить выбывшего Чеснокова. Турецкий должен был расследовать утечку информации из системы ГРУ и вычислить предателя. Проще говоря, через службу внешней разведки Меркулова на самом верху попросили внедрить в команду своего, человека. Турецкий о своем задании прекрасно знал. Меркулов предпринял еще кое-какие меры для безопасности группы.

И вот теперь оказалось — не зря: крысы забегали. Кто были эти крысы, Меркулов тоже догадывался. А разговор с Савеловым...

Вроде все правильно, мужик печется об операции. Вроде все правильно... Но что-то не так...

— А я и сейчас уверен в своей правоте. А тогда...

Тогда я шел по тоннелю. Я слышал, как вы меня звали, как хлопнули дверцы машины, как вы поехали дальше. Думал, будь что будет. Схватят так схватят. Наплевать.

Меня осветили фары. Я прижался спиной к стене. Полицейский автомобиль пронесся мимо. Не заметили. Просто повезло.

Потом вышел из тоннеля. Никого вокруг не было, только вертолет трещал где-то вдали. Я выбрался на берег, снял комбинезон, затолкал его в урну. Не, пистолет выбрасывать не стал. Хотел было, но что-то остановило.

Я не видел, как вас арестовывали. Пока добрел до противоположного выхода из тоннеля — все уже было кончено. Толпа зевак собралась. Я близко не мог подойти. Видел лишь, как полицейские пальнули слезоточивым газом, обступили нашу машину. Потом понял — вас взяли.

Холодно было, а у меня брюки по колено в воде. Надо было где-то обсохнуть, постираться... И я вернулся в мотель. Как я до него добирался — это уже отдельная история.

В общем, замочил одежду в раковине, а сам залез под одеяло, шобы согреться. Лежу и думаю — а дальше шо? Шо делать? В кармане — мелочевка, языка не знаю, города не знаю... Я вообще ничего не знаю! Как тот Робинзон Крузо на необитаемом острове. А в голове свербит: «Ты, Васька, сука... Ты бросил ребят... Ты их предал!..» Но с другой стороны, я ведь остался на свободе и мог хотя бы попытаться выручить вас. Но как? И тут я вспомнил про афишу...

— Какую афишу?

— Та батьки Венькиного, — кивнул на Сотникова Гладий, — знаменитого виолончелиста. Вы-то ее, может, и не заметили, а я вот увидел.

Все, кроме капитана, были уже в каюте. Но Василия не перебивали, хотя слушали недоверчиво.

— Не меньше часа объяснялся на пальцах с портье. Наконец он врубился, шо я от него хочу, и нарисовал на бумажке, как добраться до этой чертовой филармонии. Доехал на автобусе, а концерт уже начался. Да и не пустили бы меня в таком виде — в жеваном свитере, в растоптанных кроссовках, к тому же и без билета...

Покупаю на углу букетик, вкладываю в него записку. Так, мол, и так, уважаемый господин Сотников, ваш сын находится в Токио, сидит в полиции. И приписал в конце: «Это не хохма!!!» Подхожу к билетерше, сую ей этот букет. А она поняла, шо это я ей цветы дарю. Ни себе фига! Втолковываю ей, шобы передала букетик кому надо, играю на воображаемой виолончели. Со стороны посмотреть — дурдом. На счастье, до нее дошло.