чаровница. – Нет уж, Элькит не сдастся никогда! К тому же надо ввести старую ворону в заблуждение… Сделать вид, что именно в Дримане находится Мара и её сын. Пусть Каргиона бьётся насмерть за право обшарить мой лес, а ты, принцесса, тем временем благополучно укроешься в Диких землях!

– А я поеду с ней! – настаивал Джастин.

– Вот что, – решила Мара, – если госпожа Элькит позволит, ты поедешь со мной до границы Западных земель, а потом вернёшься назад.

– Ладно, я согласен, – кивнул рыцарь.

– Я не хочу этого, – молвила печально Элькит, – но, если вы пообещаете беречь друг друга, я отпущу его.

– Не волнуйся, любовь моя! – успокоил ей Джастин. – Мы возьмём эльфийских лошадей, если они согласятся, и к концу сентября я уже буду дома.

– Обещаешь? – тревожно спросила Элькит.

– Конечно! – воскликнул воин.

– Нет, обещай мне, что не поедешь дальше границы Лейндейла и к концу сентября вернёшься ко мне!

Джастин замялся, но обе женщины настояли, и он поклялся Элькит.

– Что ж, – добавил Джастин, – теперь всё решено! Мы едем на Запад, и нужно торопиться, пока ещё не поздно. Зло с каждым днём набирает силу, я чувствую эту тьму, которая накрывает Светлый край, как чёрный саван, и никто не в состоянии помешать этому. Даже ты, мой друг! – обратился Джастин к Киралейну, который не сводил с него внимательных глазёнок и вертел в руках сияющий самоцвет. – Ты пока слишком мал, чтобы спасти этот мир. Твой день придёт, но пока ты не можешь защитить Лейндейл от черного мага, – воин замолк и добавил: – Да и себя тоже!

Мара Джалина склонилась ниже к ребёнку, потёрлась щекой об его локоны и прошептала  в нависшей тяжёлой тишине:

– Зато у тебя есть мама, которая тебя защитит. Мама не даст тебя в обиду, маленький мой. Мама не оставит тебя. Не бойся ничего, пока с тобой твоя мама!

– Мама… – тихо сказал Киралейн и воскликнул уже громче: – Ма-ма!

И трое взрослых вмиг забыли все свои беды и горести, так восторженно сияли их глаза гордостью за первое слово ребёнка.

***

Эльфийские кони не знали усталости, но их седокам иногда требовался отдых. Пока ничто не мешало всадникам на их пути.

Редко встречались селения людей, и магия Элькит, путая след, стирала из их памяти мимолётный приезд незнакомцев.

Более всего Мара беспокоилась о том, как перенесет поездку Киралейн, но мальчику, пожалуй, даже нравилось нестись вскачь. Он висел привязанный на груди матери, как рюкзачок, и восторженно попискивал что-то. Порой он выдавал нечто похожее на слова, и это каждый раз восхищало и радовало Мару Джалину.

Джастин вёл их уверенно, прямо на Запад, практически тем путем, которым сам явился в Лес Иллюзий. Временами он заговаривал об Элькит и Дримане, и тогда Эрсель понимала, что, несмотря на наигранную бодрость духа, рыцаря гнетёт необходимость оставить эльфийскую кошку одну.

Достигнув развилки на Восточном пути, они свернули в ту сторону, где когда-то процветал Джалисон, ныне лежавший в руинах.

Местность здесь была открытой. Сентябрь уже вызолотил траву и кустарник на равнине. И долина горела под последними яркими лучами солнца всеми оттенками жёлтого и рыжего, но Мара Джалина знала: скоро всё это побуреет, поблекнет, и потускневшее солнце умрёт, встречая осень и зиму.

Предчувствуя свидание с Джалисоном, Мара Джалина Вильсения задумалась о том, что принёс ей прошедший год.

Она очень изменилась. Давно уже не осталось ничего от той светлой девочки, что мечтала по ночам о своём принце, сидя в беседке, глядя на луну и вдыхая аромат серебряных роз. Но, кроме того, мало что осталось и от той испуганной, неуверенной в себе беглянки, подобранной эльфами. Вообще-то ничего не осталось, кроме любви к Лиарину и тоски по свету его глаз и нежности рук.

Когда девушке случалось видеть своё отражение где-нибудь, она не узнавала то миловидное нежное лицо с умными серыми глазами, которое принадлежало ей. Маре Джалине казалось, что она смотрит на мир с лёгким прищуром, будто сквозь забрало шлема.

Когда она пыталась увидеть себя со стороны, она представляла себя не прекрасной девой в богатом платье принцессы, и не беззащитной бродяжкой в поношенной одежде, но уверенной и бесстрашной воительницей в боевых доспехах и  сжатым в руке мечом. Она дралась за жизнь каждый новый день. Она боролась за себя и  за своего сына. И за хрупкой внешностью юной женщины скрывалось отвага воина и достоинство и гордость королевы. Но она по-прежнему умела видеть и чувствовать добро и быть благодарной за него.

А ещё был страх, но не то подлое чувство, которое заставляет бежать с поля боя, отступать перед трудностями, совершать предательства, то был иной страх.

Маре было жутко оттого, что она знала наперёд, что ждёт её сына, дорогих ей людей, и её саму – вечные скитания, вечное ожидание смерти и погони, жизнь в рабстве Каран Гелана, подчинение тьме, до тех пор, пока не наступит рассвет, пока Киралейн не сумеет исполнить пророчество! Если они вообще доживут до того дня…

Принцесса тихо вскрикнула, когда глазам её предстали руины Джалисона, всё ещё лежавшие мрачной тенью на золотом ковре осенней долины. Казалось, чёрная магия Каргионы до сих пор не оставила это место. Ибо, несмотря на прошедшие годы, зелень всё ещё опасалась расти на пепелище. Лишь кое-где среди обрушившихся стен, расколотых камней, сгоревших деревьев, возвышались кусты крапивы и лопуха, и извивались тонкие веточки плюща. Словно почувствовав скорбь седоков, эльфийские кони остановились, и Мара, спешившись, первой побрела по заброшенному, сожженному саду.

Джастин шёл следом на почтительном расстоянии. Принцесса молчала. Она просто шла, касаясь руками камней, как могилы родных, и в глазах её застыли слёзы, как осколки льда и невыплаканной боли.

– Вот, – сказала она тихо, но голос её раскатился громовым эхом в мёртвой тишине, – это твой город, Киралейн. Это дом твоих предков, обитель королей Лейндейла. Это всё, что осталось от него!

Мара коснулась рукой колючей ветви одичавшего, запущенного, но всё ещё цветущего куста серебряных роз. Они пахли всё так же вдохновенно, разрывая сердце болью и ностальгией о прошлом, которого не вернуть.

– Это твой мир, Киралейн… И его уничтожил Катарас! Запомни это навсегда! Говорят, эльфы помнят свою жизнь с первой минуты, так пусть никогда не сотрется из твоей памяти мысль, что это Катарас превратил твой